В детстве у каждого мальчика из нашего двора было оружие. Как сейчас помню медную трубку, сплющенную на конце и пропилом в той половине, где сплющено. В ствол засыпалась сера от спичек, пыж и металлическая горошина подшипника. Один выстрел из такой пушечки пробивал насквозь спичечный коробок. Потом один из мальчиков додумался прикрепить трубку на деревянное ложе. Получилось ружьё. У мальчика, который это сделал, была польская фамилия - Драджевский. В ней было много звенящих и шипящих, поэтому никто правильно её не произносил. Мы называли его просто товарищ Дзержинский. Он этим прозвищем гордился и делал лучшее во дворе оружие.
Когда мы все вооружились, двор разбился на два враждующих лагеря. Одни называли себя «даками», другие «спартанцами». Спартанцы, чтобы уберечь голову от ранений, шли на бой в мотоциклетных шлемах и очках. Когда мы все вооружились, двор разбился на два враждующих лагеря. Поскольку мотоцикла у нас в семье не было, я автоматически примкнул к шапочникам. И мы оказались с Дзержинским в разных компаниях. На руках у нас были зимние перчатки, локти защищали хоккейные щитки, на глаза были очки или маска для ныряния. Единственное, что у многих было не закрыто – это колени и щиколотки. Наши противники назывались, как я уже говорил, «Спартанцами». Мы были «Даками». Я возглавлял наш отряд, товарищ Дзержинский -спартанский. Сражались в подвале дома. Правила были элементарные. Если в тебя попали, надо было кричать: ранен! И ты на десять минут выбывал из игры. Время засекалось. Естественно, никто не хотел раньше времени выбывать, поэтому все учились терпеть. А это было трудно. Потому что, когда металлическая шпонка впивается в голое тело, из тебя невольно вырывается такой крик, что старушки на лавочках возле дома начинают креститься, поминая худыми словами нечистого, обитающего в подвале.
И хотя со временем многие научились скрывать боль, в тишине подвала любой шорох воспринимался, как ранение. То и дело слышалось: «Сыч, ты ранен?». А в ответ: «подними голову, и увидишь»! Но, конечно, никто не поднимал, потому что это было равносильно тому, чтобы себя рассекретить. Иногда кто -то кричал: «Дёма, тебя ранили»? И в ответ: «С чего ты взял»? «Пулька ударилась во что –то мягкое, вот я и подумал". И через паузу: "Так я попал?». В ответ доносилось неопределённое мычание. Стрелок не унимался: «не понял, куда?:». После небольшой паузы ленивый голос Дёмы всё же отвечал: «Сними штаны и встань, я продемонстрирую»!
Единственный, в кого ни разу не попадали, был товарищ Дзержинский. Я долго не мог понять почему. И однажды узнал. Как то раз я опоздал на игру и начал позже. Обычно в лампочку на входе попадали на первой же минуте и она гасла. Так было и на этот раз. Я крался к своим наощупь, во тьме.
В тот момент, когда я пробирался вдоль трубы с горячей водой, одна из шпонок вылетевшая из ружья, звякнув о металлический стержень арматуры, угодила во что -то мягкое у стены. Почти сразу же оттуда послышался активный шорох. Наклонившись и глянув под трубу, я увидел товарища Дзержинского, который, отложив в сторону ружьё и сжав губы, истово тёр коленку. «Зденек ранен!», крикнул я. Товарища Дзержинского от моих слов будто током ударило. Задрав голову, он на удивление спокойным тенорком сказал: «я не ранен!». И тут же схватив ружьё, выстрелил в упор, угодив мне шпонкой прямо в лодыжку. От боли у меня потемнело в глазах, и я так заорал, что соседка на первом этаже уронила ложку в суп, думая, что из ада выбежал сам главный бес. «Ты с…с катушек слетел, бьёшь в упор?!», заорал я, «тебе десять минут нельзя стрелять, раз тебя ранили!». Но Дзержинский лишь глумливо ухмыльнулся на мои слова.
Я вскочил, но сразу же сел, так как из –за криво надвинутой ушанки осколки лампы оцарапали мне лицо. Чья -то выпущенная шпонка тут же угодила мне в шею. От боли всё на миг погрузилось во тьму. Я так зажмурил глаза, что увидел, как из багровых осьминогов поползли чернильные тучи. Горячо шумели в ушах трубы. Где –то в темноте прятались ещё даки, в чьих руках сосредоточились металл и страх. Вдруг откуда –то донеслось: «О, попал!», затем всё вообще погрузилось в кромешную тьму. Это шпонкой разбили последнюю в дальнем конце подвала лампочку.
Вдруг мы увидели свет фонарика, а следом ещё один. Голос дворника произнёс с татарским акцентом: «эй, кито тут? А ну, давай, выходи кито есть, наружу!».
Дальше дверь в подвал со скрипом открылась, и мы услышали ещё более ласковый голос участкового, который дружелюбно предложил: "Давайте, пацаны, выходим по одному, пока я сюда наряд не вызвал"!
Дом, где мы жили и в подвале которого играли, был старый, пятиэтажный. Мы с мамой и отчимом жили на втором этаже. После того, как мать вызвали в милицию и она меня оттуда забрала, отчим меня выпорол, а мать запретила мне целую неделю гулять. Всё бы ничего, если б не товарищ Дзержинский, с которым мы ещё в камере сцепились.
Когда мы только выходили из участка, он, прежде чем уйти, злобно прошептал мне на ухо, что обязательно до меня доберётся. Я знал, что его угрозы не пустой звук. Однажды Дзержинский прострелил из самострела ногу своему соседу, мужчине за тридцать лет, всего навсего за то, что тот сделал ему замечание и обещал пожаловаться его матери.
Многие Дзержинского за его характер боялись. Я не был исключением. Дом, в котором жил Дзержинский стоял по соседству с моим. Двор у нас был общим. Иногда, когда я выходил на балкон, Дзержинский, играя с другими ребята во дворе, заметив меня на балконе, останавливался и зло прищурившись, проводил рукой по шее. Я понимал, что означает этот его жест. В такие минуту я мечтал только об одном – уехать куда ни будь подальше из этого места.
Однажды к нам в гости приехал брат отчима дядя Павел. Он был капитаном Советской армии и служил в далёком гарнизоне на севере. В Москву дядя Павел приезжал не часто и всегда останавливался у нас.
В этот раз Павел приехал не один, а с целым отделением солдат. Их прислали в Москву, чтобы конвоировать в часть призывников. Чтобы не тратиться на гостиницу, дядя Паша и в этот раз решил поселиться у нас.
Вечером, когда мы обсудили с ним все новости, дядя Паша лёг спать. А утром, подняв солдат, он отправился вместе с ними по своим делам. При этом оружие – а это было настоящая, боевая экипировка, пять автоматов Калашникова и пистолет ТТ, они оставили у нас дома. Не спрашивайте меня, как это возможно, но такое было.
Моя мать ушла на работу, предварительно заперев меня дома, чтобы я чего нибудь не натворил, отчим тоже пошёл вкалывать.
Оставшись один, я сел и начал играть с арсеналом. Дядя Паша давно показал мне, как разбирается и собирается автомат, а также рассказал, какая ответственность лежит на нём за каждый использованный патрон. Не думайте, что я был глупым мальчиком.
Когда мне надоело возиться с оружием , я вышел на балкон, чтобы подышать. В руках у меня был табельный ТТ, которым я до этого играл. Ребята во дворе сражались в лапту. Товарищ Дзержинский с ними.
Увидев меня на балконе, он по привычке сделал злобное лицо и провёл рукой по шее. меня это взбесило. Я вернулся в дом, взял в одну руку автомат, в другой оставил пистолет, прихватил ещё штык- нож нож в чехле и снова вышел на балкон.
Товарищ Дзержинский по- прежнему со злобным видом стоял и смотрел в мою сторону, презрительно щурясь. Он уже опять поднёс руку к шее, чтобы показать, что со мной сделает, когда меня встретит, как вдруг увидел направленный на него пистолет и автомат одновременно. А на шее у меня ещё висел в оплетке штык- нож.
Каким -то образом поняв, что у меня в руках не игрушки, Дзержинский вдруг замер на месте. Чтобы доказать ему, что оружие не шуточное, отложив автомат, вытащил из пистолета обойму, продемонстрировал патроны, затем вставил всё, назад, перезарядил и направил снова на него.
Дзержинский, больной на оружие, поднял немного руку, словно прося дать ему подержать пистолет. В его глазах было уважение. Но я лишь покачал головой: нельзя! Дальше, отложив пистолет, я поднял с пола и направил на него автомат. Точно также вытащив рожок и продемонстрировав ему боевые патроны, я вставил затем рожок обратно, передёрнул затвор, и кивнул в его сторону головой со свирепым видом уставился на него: мол, ещё вопросы есть?
В заключении, сняв с себя штык нож, я вытащил его из чехла и провёл им в воздухе на уровне горла, точно также, как это делал он.
После этого случая ни один большой мальчик во дворе, включая Драджевского ко мне больше не приставал. Вообще про меня стали говорить, что я крутой пацан. Даже очень.