Бедный еврейский юноша из Одессы в революционные дни 1917 года вместе с революционными матросами сражается с войсками Центральной рады, а вскоре вместе с известным вором Мишкой «Япончиком» создаёт 1-й добровольческий «Железный отряд». В начале 1918 года участвует в экспроприации Гос. Банка в Одессе. Вступает в партию левых эсеров и уже в мае перебирается в Москву. Партия направляет его в ЧК, где он возглавляет отдел по надзору за посольствами. Было ему тогда 18 лет.
Владислав Ходасевич вспоминал: «Пришел и Есенин. Привел бородатого брюнета в кожаной куртке. Брюнет прислушивался к беседам. Порою вставлял словцо — и неглупое. Это был Блюмкин, месяца через три убивший графа Мирбаха, германского посла».
Многие из известных русских поэтов, прозаиков, журналистов тогда симпатизировали левым эсерам и печатались в их изданиях. Вот далеко не полный перечень: Александр Блок, Сергей Есенин, Андрей Белый, Николай Клюев, Алексей Ремизов и другие. На вечерах и выступлениях, организованных левыми эсерами, появлялись многие представители литературной среды.
Партия социалистов-революционеров прославились как партия индивидуального террора. Шутка ли, с 1902 по 1911 г. в ходе их политических убийств и экспроприаций было убито и ранено не менее 17.000 человек. Эти акции обеспечили им 37 мест в Государственной Думе. А после её роспуска Николаем II они обрели ореол мучеников и борцов с царским режимом. В октябре они вместе с большевиками свергли Временное правительство и организовали правящую коалицию, а в Учредительном собрании получили большинство мест. Но под давлением разных взглядов на мировую революцию и войну с Германией этот союз разрушался.
Именно Блюмкину было приказано убить Германского посла Мирбаха, чтобы сорвать Брестский мир, вернуть Германию в войну и приблизить мировую революцию. Блюмкин с другим чекистом Андреевым, заготовив бомбы и револьверы, прошли в посольство по фальшивым документам чтобы сообщить графу Мирбаху о его родственнике, задержанном ЧК. Как только посол оказался на расстоянии вытянутой руки Блюмкин разредил в него весь револьвер, но промахнулся. Мирбах бросился бежать, Андреев бросил ему вслед бомбу, которая, вероятно, его и убила. Блюмкин бросил свою бомбу, от взрыва которой на первом этаже вылетели окна. Через них они и сбежали, когда поняли, что дело сделано, забыв в посольстве все свои документы. Именно как убийца посла он вошёл в историю, но его путь только начался.
В тоже время эсеры подняли мятеж против большевиков — убийство посла послужило сигналом к выступлению. После подавления мятежа 6-8 июля, уцелевшее радикальное крыло партии направило Блюмкина на Украину для борьбы с немцами и украинскими националистами.
«В комнатах табачный дым — не продохнуть. На полу плевки и окурки. Некоторые из них успели пожелтеть от времени. На столе своеобразный винегрет. Здесь смешались в одну кучу — селедка, огурцы, яблоки, книжки и газеты. Этот художественный пейзаж дополняют неубранные кровати, из-под которых торчит грязное белье, уживающееся в соседстве с еще более грязными и мокрыми сапогами… В этот день они все были голодны…», — так выглядела конспиративная квартира эсеревских боевиков куда прибыл Блюмкин. После того как он бежал с места убийства посла товарищи косо на него смотрели. Ведь убийца генерала оккупационных войск Эйхгорна, выполнив свою миссию сдался противнику, как и подобает революционеру-террористу. Так же поступали убийцы царских министров и чиновников.
Но Блюмкин хотел ещё пожить. Богемная жизнь и лучшие отели города были ему гораздо ближе конуры в Киеве или тюремных застенок с неминуемой казнью. Но все же главную цель он видел в другом — в переустройстве мира при своем активном участии. И, как человек тщеславный и эгоцентричный, более всего хотел, чтобы его имя осталось в истории. В этом он был схож с Троцким. Ещё в Москве он похвалялся своим могуществом и властью решать кому жить, а кому умереть. Его друг Есенин, знакомясь с одной поэтессой, приглашал её на свидание в ЧК посмотреть на расстрелы. Ничего подобного Блюмкин устроить не мог, но хвастануть он любил.
После поражения Германии и прихода большевиков Блюмкин и украинские левые эсеры оказались в двойственном положении. С одной стороны, они тоже боролись против немцев, гетмана и петлюровцев, а иногда даже рука об руку с коммунистами; с другой — именно в феврале 1919 года на всей территории, где существовала советская власть, прошли массовые аресты членов этой партии. 18 марта 1919 года Дзержинский объявил, что «отныне ВЧК не будет делать разницы между белогвардейцами типа Краснова и белогвардейцами из социалистического лагеря… Арестованные эсеры и меньшевики будут рассматриваться как заложники, и их участь будет зависеть от политического поведения их партий».
Когда 14 апреля 1919 года Блюмкин сдался ЧК, то на допросе объяснил, что против советской власти ничего не имеет, о мятеже не знал, а посла убил по идейным соображениям. Блюмкина амнистировали и направили на работу в ЧК под надзор Феликса Дзержинского и Мартина Лациса – его прежних руководителей. Конечно, пришлось выложить всё о своих бывших «товарищах».
А этого эсеры простить не могли. За 12 дней в июне 1919 года Блюмкина убивали трижды. Поздно вечером 6 июня трое левых эсеров пригласили его за город для «политической беседы», но неожиданно открыли по нему огонь из револьверов. Второй раз боевики стреляли в Блюмкина в кафе на Крещатике. К нему подошли двое и несколько раз выстрелили почти в упор и ранили в голову. Через несколько дней эсеры попытались добить его прямо в Георгиевской больнице, где он находился после ранения. Ночью в больничное окно бросили бомбу. Но по какому-то невероятному везению никто не пострадал. В 2 из 3 покушений участвовала невеста Блюмкина Лидия Сорокина, не простившая предательства их партии.
Когда Блюмкина амнистировали, он поселился в Москве во 2-м Доме Советов, как был назван «Метрополь». Занимал небольшую комнату. По соседству находилась комната советского наркома иностранных дел Георгия Чичерина. «По-прежнему, как и в 1918 году, вечерами в московских литературных кафе шумели молодые поэты. Даже громче, чем раньше. Это было время настоящего расцвета «кафейного» периода русской поэзии. Регулярно появляться в писательских кафе он начал уже в мае 1919 года, после того, как был амнистирован», — пишет Евгений Матонин в биографии Блюмкина.
Известный имажинист Матвей Ройзман, писал: «Яков Блюмкин сразу привлекал внимание: среднего роста, широкоплечий, смуглолицый, с черной ассирийской бородой. Он носил коричневый костюм, белую рубашку с галстуком и ярко-рыжие штиблеты». Писатель Борис Лавренев вспоминает о вечере в кафе, который вел Блюмкин: «Развязный и крикливый, отрастивший бородку „под Троцкого“, Блюмкин держался в кафе хозяйчиком и командовал парадом».
Вот только не все эсеры сложили оружие, и Блюмкин вполне обоснованно опасался за свою жизнь. Весной 1919 года был образован Всероссийский повстанческий комитет революционных партизан. В него вошли представители левых эсеров, эсеров-максималистов и других левых радикалов, которые встали на путь борьбы с «комиссародержавием».
До конца войны они успели совершить несколько громких терактов и вооружённых ограблений – «эксов». Вадим Шершеневич вспоминал Блюмкина в это время: «Он озирался и пугливо сторожил уши на каждый шум. Если кто-нибудь сзади резко вставал, человек немедленно вскакивал и опускал руку в карман, где топорщился наган. Успокаивался, только сев в свой угол».
Но вскоре Блюмкин попал на Южный фронт. Одной из его инициатив стала заброска в тыл белых диверсионной группы из террористов-«максималистов» для убийства главнокомандующего Вооруженными силами Юга России генерала Деникина. Но операция сорвалась.
Весной 1920 года Блюмкина опять отозвали в Москву, а вскоре направили в Персию для организации просоветского переворота и подготовки Съезд Народов Востока. Троцкий еще 5 августа 1919 года в секретной записке в Политбюро ЦК РКП(б) предлагал организовать поход Красной армии в Индию. Троцкий подчеркивал, что «путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии».
В 1921 году Блюмкин вступает в партию большевиков, заканчивает военную академию РККА и работает у Троцкого. «Я взял его к себе, в свой военный секретариат, — писал Троцкий о Блюмкине, — и всегда, когда я нуждался в храбром человеке, Блюмкин был в моем распоряжении». В какой-то момент он возглавил личную охрану Троцкого. Но Блюмкин был, что называется, «специалистом широкого профиля». То, чем он занимался при Троцком, можно назвать обязанностями «чиновника по особым поручениям».
В 1924 году он уже налаживает агентурную сеть на Ближнем востоке и в Европе. Парню было 24 года, а он уже мог зачислить себя в основатели советской разведки. Еще в 1921 году он служил начальником штаба бригады, а потом, по некоторым данным, и комбригом. Впереди его ждал карьерный рост, поиск золота Унгерна, курирование молодой разведки в Монголии, секретные задания в Китае и Германии. А в 1927 году он удостоился отдельной статьи в Большой Советской Энциклопедии.
Именно 1927 год стал поворотным в его жизни. Как он писал в автобиографии: «…за время моего пребывания в партии я в никаких оппозициях до 1927 г. не состоял». Это, похоже, так. Однако чувство симпатии и даже восторженности по отношению к Троцкому его не оставляло, что вскоре привело к тому, к чему привело.
В ноябре его отозвали из Монголии в Москву за самоуправство и злоупотребление полномочиями. И тогда же, когда решался его вопрос о дальнейшей службе, он вступил в контакт с лидерами «левой оппозиции». Лубянка знала о его контактах, а оппозиционеры знали, что Лубянка знает. Но тогда это ещё не было проблемой. Всё-таки столько лет они провели бок о бок. По итогам разбирательств он сохранил свои позиции и после отпуска был направлен в очередную командировку на Ближний Восток.
Нельзя отказать ему в смелости. Ведь одно дело ехать резидентом с дипломатическим паспортом в кармане и совсем другое – нелегалом. Блюмкин был именно среди последних. Более того, он чуть ли не рвался в эту командировку. Он организовал в Турции фирму по продаже якобы вывезенных из России древнееврейских рукописей и книг, спрос на которые резко вырос.
Задание Блюмкина предполагало регулярное передвижение по «подотчетной ему территории» и поездки в Европу. Так что лучшего прикрытия чем торговец было не найти. Вскоре Блюмкин с паспортом на имя персидского купца Якуба Султанова выехал на пароходе из Одессы в Константинополь. Резидентура состояла из 5 человек включая Блюмкина.
Блюмкин вернулся к «трудовым будням» коммерсанта-разведчика. Его успехи на этом поприще были очевидны и, скорее всего, стали бы в будущем еще более внушительными. Он успешно действовал по всей Европе и получил визу в Палестину – британскую вотчину. Проникнуть туда разведке было очень непросто, но регион был важным. Тем не менее, Трилиссер считал, что Блюмкин все-таки слишком увлекся коммерцией.
В это время он был оторван от политической жизни. Известие о том, что 7 января 1929 года Политбюро постановило: выслать Троцкого из СССР за «антисоветскую работу» стало для него полной неожиданностью. Вскоре после этого на пароходе «Ильич» он отправился в Константинополь (с 1930 года Стамбул). Он снял небольшую виллу неподалеку — на острове Принкипо. 12 апреля в Константинополе Блюмкин встретил сына Троцкого Льва Седова, а с самим Троцким Блюмкин встретился 16 апреля.
Троцкий говорил о возможном падении советского режима уже через несколько месяцев. В этой обстановке задача оппозиции, по словам Троцкого, заключалась в том, чтобы готовить кадры, которые понадобятся при смене власти. Еще Троцкий заметил, что хотел бы выпускать журнал для распространения в России, и предложил собеседнику в нем сотрудничать. Блюмкин согласился. Это был не только служебный проступок, но и серьёзная политическая ошибка.
Троцкий интересовался способами конспиративной связи с его сторонниками в СССР и вспоминал свой дореволюционный опыт, когда в Россию нелегально доставлялась издаваемая им в Вене газета. И здесь Блюмкин предложил свои услуги. Кроме того, он обещал достать денег – 5 млн. рублей на общее теперь дело. С этого момента Блюмкин уже работал и против ОГПУ. Исходя из того, что прислуга Троцкого завербована его коллегами он консультировал его об организации охраны и методах конспирации.
В августе 1929 года в Палестине начались серьезные столкновения между арабами и евреями. В ходе волнений погибли 133 еврея и 116 арабов. Эти события застали советское руководство врасплох. Агентура Блюмкина сработала плохо, и в Москве слабо представляли себе суть происходящего. Неэффективная работа возглавляемой им агентуры в Палестине отчасти подорвала его имидж героя-разведчика.
Перед возвращением в Москву, Блюмкин получил от Троцкого две книги. Секрет этих книг заключался в том, что в каждой на одной из страниц между строчек Троцкий написал специальным химическим раствором письмо своим сторонникам в Советском Союзе для его сторонников в Москве.
В восточном секторе Блюмкин пользовался сомнительной репутацией. Хотя сотрудники признавали за ним ум и энергию, но считали его большим хвастуном, краснобаем и любителем приврать. В «Центр» на него регулярно поступали сигналы, причём даже от случайных людей. По пути в СССР он подвыпив принялся рассказывать матросам и пассажирам реальные и вымышленные подробности своей работы.
Его самого это, похоже, мало волновало. У него были поистине наполеоновские замыслы. Он считал, что в каждой из стран должен работать резидент, а в Константинополе и Каире — старшие резиденты, которые являлись бы его, Блюмкина, заместителями. Сам Блюмкин и не думал скрывать своих симпатий к Троцкому. Подбирая потенциального заместителя в Константинополь, он остановился на Георгии Агабекове, с которым беседовал на разные темы в то числе и об отношении к Троцкому. На этой почве они и поссорились и Агабеков решил отправится в Индию, а не в Турцию.
С самого приезда в Москву Блюмкина не покидала навязчивая мысль: как быть с поручением Троцкого? Он, разумеется, не собирался отказываться от поручения, но произошедшие изменения возбудили в нём серьёзные сомнения. Во-первых, он увидел, что Сталин повел борьбу против «правых» — Бухарина, Рыкова и Томского, которых Блюмкин не любил гораздо больше Сталина. И Сталин же начал коллективизацию и индустриализацию, в которой он видел воплощение идей самого Троцкого. Оппозиция просто теряла почву под ногами, и борьба за возвращение Троцкого для спасения страны лишалась смысла. И всё же он решил выполнить данное обещание.
Тогда же осенью 1929 года начался его последний и, в полном смысле этого слова, роковой роман. Ее звали Лиза, она была его ровесницей и коллегой — работала в Иностранном отделе ОГПУ. Елизавета Зарубина-Горская-Розенцвейг, в будущем «легенда» или даже «королевой» советской разведки, но пока просто перспективный и уже опытный сотрудник. Как потом писала Горская, с Блюмкиным в это время творилось что-то неладное. Он как будто в чем-то колебался. Говорил ей, что вскоре уедет, а потом вдруг заявил, что не собирается уезжать, пока не сведет с собой «некоторые политические счеты». Что это за счеты, она понятия не имела.
Служебный долг и «преданность революции», как он ее понимал, боролись в нем с симпатиями к Троцкому и необходимостью исполнить данное ему обещание. Он общался с Ароном Пломпером, который был на нелегальном положении и просил денег на издание листовок, тогда как разоружившиеся оппозиционеры Смилга и Радек настоятельно рекомендовали ему во всём признаться.
Блюмкин спрашивал Лизу как она относится к людям, которые совершают ошибки. Надо ли их потом прощать? Он ещё не раз поднимал эту тему и однажды всё откровенно рассказал и про послания Троцкого, и про связи с оппозицией. Лиза посоветовала обратится к его руководителю Трилиссеру, но Блюмкин ответил: «Пусть меня судит вся партия».
Видя его сомнения и нерешительность она первая доложила обо всём Трилиссеру. На следующий день его вызвали на Лубянку, но Блюмкин скрылся. «Тут уже я окончательно убедилась в том, что он трус и позер и не способен на большую решительность», — возмущалась в своём рапорте Горская.
Первую ночь он провёл на квартире у своей знакомой Раисы Идельсон. На следующее утро он позвонил Лизе и договорился о встрече на Мясницкой улице – рядом с домом где он скрывался. Он просил её прийти одну; Блюмкин просил ее с ним встретиться, говорил, что ему тяжело погибать от своих же товарищей и что он решил на время исчезнуть, чтобы всё обдумать. Она согласилась.
При встрече Лиза начала снова его убеждать пойти к Трилиссеру. Это продолжалось минут двадцать. Блюмкин колебался, говорил, что сейчас лучше скрыться на пару лет. Он решил немедленно ехать на вокзал. Лиза согласилась проводить его. Она уже знала, что за Блюмкиным едут чекисты, но решение об аресте Блюмкина принималось так срочно, что не могли даже найти людей для операции.
Приехав на Казанский вокзал, она надеялась арестовать его с помощью агента транспортного отдела ОГПУ или милиционера. Блюмкин хотел сесть на поезд до Ростова, но поезд отправлялся только утром.
— Кончено, — сказал он. — Раз я не уехал сейчас, то катастрофа неизбежна. От расстрела мне, видно, не уйти.
Пока чекисты ехали, Горская уговаривала Блюмкина отправиться к ней домой и там подождать до утра. Блюмкин согласился. Они сели в машину, но сначала направились за вещами на Мясницкую. На полпути их обогнала и заставила остановиться машина ОГПУ. Понимая, что не уйти, Блюмкин остановил машину, вышел и закричал:
— Товарищи, не стреляйте, сдаюсь! Ваня, отвези меня к Трилиссеру.
Затем он повернулся к машине, где продолжала сидеть Горская, и сказал:
— Ну, прощай, Лиза, я ведь знаю, что это ты меня предала.
«Это все, что сказал он… Да, хороший был парень Яша, а пропал ни за что», — вспоминал Георгий Агабеков. Когда они уже подъезжали к Лубянке, Блюмкин произнес: «Как же я устал».
«Всего пару дней тому назад во время чистки партии Трилиссер его рекомендовал как преданного и лучшего чекиста. Его мнением о положении на Востоке интересовались Молотов, тогда бывший главой Коминтерна, и Мануильский… А теперь он в тюрьме. Казалось невероятным», — вспоминал всё тот же Агабеков.
Первого ноября Блюмкину предъявили официальное обвинение в «оказании содействия антисоветской организации, организационных связях с руководителями ее, высланными за пределы СССР, в измене Советской власти и пролетарской революции». Блюмкина расстреляли по решению Коллегии ОГПУ 3 ноября 1929 года. Это был, наверное, один из самых первых случаев, когда члена партии, разведчика, чекиста и, в общем-то, несмотря на его ошибки, заслуженного перед революцией человека расстреляли.
Авантюрист, убежденный и искренний революционер, хвастун, врун, друг поэтов и писателей, интриган, литератор-дилетант, советский разведчик-нелегал, талантливый коммерсант и, несомненно, романтик — это все он, Яков Блюмкин. Перед последней командировкой он писал Трилиссеру о своём возможном некрологе: «Мне хотелось бы, чтобы было указано, что я погиб на боевом посту за интересы революционного Востока, что, согласитесь, абсолютная правда». В этом был весь Яков Блюмкин. При всех своих прегрешениях он, безусловно, был готов пожертвовать жизнью за идеи революции и коммунизма, но только так чтобы попасть в учебники истории. Ну что же, это ему удалось.
Автор - Дмитрий Козловский