Он убил человека, говорят мне.
Нет, даже не говорят.
Я просто знаю.
Знаю.
Убил.
Человека.
Я пытаюсь что-то ответить – не могу, боль прожигает спину, как будто её проткнули чем-то острым, между лопаток, только что. Больно - как будто убили не кого-то, а меня самого, да нет, что за бред, что я вообще несу…
…боль отступает, растворяется в темноте за спиной.
…да.
Он убил человека.
Он стоит передо мной, закованный в кандалы, кто-то держит его – я не вижу, кто, не то какие-то люди, не то какие-то тени под сводами огромного зала. Я стою на возвышении, колонны расходятся от меня двумя шеренгами, складываются в причудливую светотень.
Он убил человека, говорят мне.
Вернее, я говорю.
Вернее, я просто это знаю.
Убил.
Человека.
Я смотрю на него, почему-то не вижу его лица, зато прекрасно чувствую его память, картинки проносятся перед глазами, он бежит за кем-то темным, стремительным, в пелене подступающего снега вздымаются полы клетчатого пальто, слетает с головы цилиндр, обнажает всклокоченные волосы, - убийца стреляет, раз, два, бегущий падает, будто бы летит, подхваченный ветром, вертится в хороводе вьюги, прежде чем рухнуть на мостовую, беспомощно раскинув руки.
Навзничь.
Насмерть.
…снова мысленно возвращаюсь в колоннаду зала, в лунный свет, бьющий в арочные окна. Пытаюсь понять, как я сюда попал, если вообще попал, если я не был здесь всегда, я пытаюсь вспомнить хоть что-нибудь, как приехал сюда, вошел в этот зал, на чем приехал, в экипаже, в машине, что делал до этого, писал что-нибудь в кабинете, или читал у камина, или… или… нет, все не то…
Мне некогда вспоминать.
Что-то подсказывает мне – у меня нет времени что-то вспоминать, я должен посмотреть на этого человека (почему-то толком не вижу его лица, сказать) –
Виновен.
Ну, разумеется, виновен, какие могут быть сомнения.
Виновен, говорю я, виновен…
Он срывается с места – удивительно легко, я не могу понять, как, ведь были же кандалы, были же – нет, рассыпаются в прах, как хрустальные, выпускают беглеца из тусклого света свечей в холод ночи, где уже подступает снегопад, укрывает мостовые легким белым одеялом. Я вижу темный силуэт в дорожке света из распахнутой двери, я должен привести приговор в исполнение, я должен совершить правосудие, даром, что я только судья, ничего больше…
В пелене подступающего снега вздымаются полы клетчатого пальто, слетает с головы цилиндр, обнажает всклокоченные волосы – шляпа преступника бросается ко мне, выпускает когти, хлопает крыльями, - добиваю шляпу двумя выстрелами, отшвыриваю в темноту ночи, в круговорот метели.
Поскальзываюсь на мостовой, стреляю, раз, два, бегущий падает, будто бы летит, подхваченный ветром, вертится в хороводе вьюги, прежде чем рухнуть на мостовую, беспомощно раскинув руки.
Навзничь.
Насмерть.
Поднимаюсь с обледенелой мостовой, только сейчас понимаю, как трясутся руки, - на негнущихся ногах иду к громадине зала суда, задираю голову, пытаюсь увидеть, где кончается это нагромождение колонн, башенок, балконов, высоченных окон, витражей, каменных изваяний, окаменевших драконов, рыцарей…
Люди бегут ко мне, я кричу им, что казнил убийцу, что все кончено, преступник повержен. Почему они хватают меня, почему – заковывают в кандалы, почему волокут куда-то в зал, почему я стою на пересечении света, почему – обвиняемый, почему все смотрят на кого-то на возвышении, кто это в клетчатом пальто, почему он смотрит на меня, даже не на меня, сквозь меня, внутрь меня…
Откашливается, кивает:
- Виновен.
Я даже не успеваю сказать, что это не так, что я казнил преступника, что он убегал, что…
Бежать.
Срывать оковы – как у меня это получается – бежать, бежать, прочь из зала в круговорот метели, не слышать, что там сзади – именем закона, скольжу по мостовой, бежать, бежать в лабиринты улиц, мостов, лестниц, площадей, переулков, ведущих в никуда…
Выстрелы прожигают спину, один, два…
Снежные вихри швыряют меня на мостовую, в небытие…
.
Он убил человека, говорят мне.
Нет, даже не говорят.
Я просто знаю.
Знаю.
Убил.
Человека.
Я пытаюсь что-то ответить – не могу, боль прожигает спину, как будто её проткнули чем-то острым, между лопаток, только что. Больно - как будто убили не кого-то, а меня самого, да нет, что за бред, что я вообще несу…
…боль отступает, растворяется в темноте за спиной.
…да.