Я вышел на набережную и присел отдохнуть.
Передо мной была табличка:
«Опасно — обрыв».
Сколько раз я её видел… А в этот раз смотрю — она безвкусная. Буквы — красным, фон — белый, а сбоку — чёрным и трафаретно: обрыв и летящий с него головой вниз схематичный человечек и несколько камней за ним. — Нет общего колорита.
А чего это я вдруг заметил? — Вчера я был кое-где, и на том этаже, где я ждал своей очереди, на стенах висели картины-аппликации. Самая большая — в тёплых тонах. На светло-светло-кремовом фоне огромные листья в фас, цвета высушенного лаврового листа, грязно-ржавого оттенка. Они растут на кривой ветке, выполненной из толстой бумаги тёмно-коричневого цвета, вырезанной плохо: вдруг в произвольном месте ветка имеет местное утончение — неаккуратно вырезали. На ветке сидят две вырезанные же птички. Гораздо меньше гигантских листов. Одна вырезана из одного куска, другая — из двух (между ними якобы заслоняющая начало хвоста ветка). Птички — густого тёмно-красного цвета. — Якобы снегири на якобы недооблетевшем осеннем дереве на фоне якобы только что выпавшего снега. — Всё, повторяю, в тёплых тонах, даже «снег». — Аппликация как таковая почти не заметна. Я её заподозрил, подойдя слишком близко. Потрогал пальцем — так и есть. — Стильная вещь.
Из-за стильности я обратил внимание на безвкусную предупреждающую таблицу.
И тут мне вспомнилось, что Лентулов стал применять аппликации.
А ещё вспомнилась неточная «формула», которую я недавно породил для церквей Лентулова: «негатив (деформацией) + (к) высокому (церквам) = низкое (бесчувствие)», — упрекая автора иного толкования этой картины, — автора, тем не менее, подтвердившего для меня мою угадку, что художественное объединение «Бубновые валет», в общем, выражало некий пробуддизм.
Негодность формулы в том, что должны-то сталкиваться 2 «хорошо» (или 2 «плохо»), а у меня — «плохо» и «хорошо».
И теперь, на набережной, перед безвкусной таблицей, мне пришла в голову лучшая формула, с использованием минус-приёма, то есть полного отсутствия в «тексте» картины того (святости храма в православной стране), что всем и так известно и отвергается (по крайней мере, кругом лиц, для которых валетовцы творили свои якобы изобезобразия). Формула такова: устремлённое к сверхвысокому + раскованность простого низкого = устремлённость к сверхнизкому.
(Понимание буддизма сверхнизким вытекает из того соображения, что он супериндивидуалистичен, ибо исповедующему его на всё окружающее наплевать. И этого не так просто достичь. Устремлённость к сверхнизкому — это всякие иоговские практики такого сильного сосредоточения на чём-то, что всё остальное уплывает из внимания.)
Ещё одно формульное доказательство буддизма получается, если взять мысль Поспелова, что низменное название «Бубновый валет» (мошенник, мол) задумано как отталкивание от символистов с их возвышенными названиями выставок «Алая роза» и «Голубая роза». Витание в заоблачных высях и далях там выражалось просто размытостью контуров в картинах П. Кузнецова, П. Уткина и других символистов.
И витание обрыдло некому кругу иначе, не по-коллективистски, разочаровавшихся в непрерывных поражениях Справедливости для бедных, в жестоких победах власти богатых. Разочаровавшихся по-индивидуалистски.
И в картинах у валетовцев это отталкивание выражено опять минус приёмом. У Лентулова с его наклейками, коллажами, аппликациями — особенно резко.
Одухотворённо-сверхвысокое размытое + резко отграниченное простое низкое = одухотворённое сверхнизкое.
Формулу «столкновение противочувствий рождает катарсис» можно было б назвать формулой Выготского, да вот эта теория в забвении, не прекращающемся уже больше 50 лет, с момента издания «Психологии искусства». Сам Выготский при жизни её боялся публиковать, а книгу написал в 1925 году. Я было думал, что не только потому боялся, что её применение приведёт критику к аполитичным и внеморальным оценкам произведения имярек художественным за одно то, что в нём действует указанная формула превращения переживаний. Я было думал, что Выготского смущало умалчивание им об образности как художественности.
Но теперь, на этой набережной, мне пришло в голову, что и образность можно ввести в ту же формулу. С помощью минус-приёма.
Вот стёртый от употребления постоянный эпитет красна девица. Понимаемый — красивая.
Что если предположить, что первое его применение выражало переполняющую автора радость жизни (прорывающуюся, по-моему, невольно вообще во всём эстетическом, даже в похоронном марше)? — Тогда эта радость жизни оказывалась результатом столкновения. — Чего столкновения? — В минус-приёме радости от телесного, обычного цвета лица девицы (который держат в уме) с радостью от обычного красного цвета вообще в зелёном мире средней полосы России.
Формула ж работает как? Из выражение слева от + берётся одно слово, а из выражения справа от + берётся другое слово (я их подчеркнул). Соединение их вместе после = и есть результат: радости вообще.
Или иначе можно рассудить. Переполняла душу автора любовь к этой девице. Он впал в изменённое психическое состояние и в нём применил необычность.
Радость обычного цвета лица девушки + необычное состояние чувств парня = радость состояния чувств парня
Для более полного приведения образной художественности к катарсической надо, чтоб их зеркальное (относительно восприемника) зарождение у автора было таким же подсознательным, каким подсознательным является катарсис у восприемника. (Подсознательность катарсиса постулировал Выготский.)
Признаком глубокой подсознательности происхождения является большая неожиданность. Надо представить, что первый, назвавший девицу красной, вводил всех чуть не ступор. (Вспомните издевательское Онегина над Ольгой: Кругла, красна лицом она, / Как эта глупая луна/ На этом глупом небосклоне.) Или, наоборот, не вводил в ступор, ибо все видели, что это у парня из седой древности — от влюблённости.
Я, например, познакомившись со своей будущей женой, получил отпор в приставании и предложение сочинить стих на тему общего разговора компании.
И я, горя страстью, прыгнул выше себя, красно говоря, и чуть не сразу сочинил нечто морально сомнительное:
Как красива зима,
Как красив гололёд,
Облегающий иву.
Будь ты ива, я — лёд,
И я буду счастливым.
Все всё поняли и спустили на тормозах, а моя любимая вдруг посерьёзнела.
Любопытно вникнуть, как ошарашена была публика при появлении романтических стихотворений:
«Обременительные цепи
Упали с рук моих — и вновь
Я вижу вас, родные степи,
Моя начальная любовь.
. . . . . . . . . .
Вы, может быть, спросите: из каких цепей вырвался поэт? где он находился?» (Гуковский. http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/guk/guk.htm).
То, что имеются в виду духовные цепи, не приходило в голову горе-критику, потому что это только романтики-лишенцы, меньшинство, бегущие от ужасной внешней жизни во внутреннюю, так неожиданно думали. Довольным жизнью остальным, большинству так улетать было непредставимо, противно. Цепи — объективная и грубая вещь. Как можно её применять в возвышенных стихах?
Негатив материального обременения человека + негатив грубой материи цепей = позитив вообще вдруг… нематериального, души.
Тут, при катарсисе, отрыв итога от порождающих причин гораздо больший, чем при образности (с использованием минус-приёма). То есть на «красну девицу» злились меньше, чем на «обременительные цепи».
Только спустя время, когда к романтикам привыкли, то стали считать, что преодоление объективного смысла слова есть образ обращения к душе. Иносказание, мол. Второсказание. Тогда как это при рождении было третьесказанием, скажем так.
Я, вон, живущий через 100 лет после омерзения, которое вызвали символисты своими туманами, тоже несколькими абзацами выше забыл про творческую силу третьесказания и про эти туманы выразился: «Витание выражалось размытостью». Образ, мол. А на самом деле при рождении символизма работала такая формула: отчаяние от смирения с поражением Справедливости в настоящем с его, смирения, определённостью форм скотского состояния (натурализм) + отчаяние незнания, как быть в будущем = неопределённость форм как благое сверхбудущее.
Не было бы слева от «=» двух негативных эмоций и определённости, не появился бы справа от «=» позитив и неопределённость. Наличие слева от «=» негатива эмоций и настоящего с будущим, вызвало появление справа от «=» позитива сверхбудущего.
Не осознавая закона Выготского, Гуковский (его книга вышла в свет в один год с книгой Выготского) стихийно так же вывел формулу реализма: абстрактное объективное (Просвещение) + конкретное субъективное (романтизм) = конкретное объективное (реализм).
Но далеко не все имеют интуицию Гуковского.
Итоговый идеал (что справа от «=») — всегда позитивен. Всегда! Мнение, что идеал бывает негативным — заблуждение. Заблуждение от незнания закона Выготского.
Негативность идеала появляется от спутывания процесса (того, что слева от «=») с результатом (что справа от «=»).
Всё это — подступ к разным смыслам слова «демонизм».
Неверным представляется натягивать на простой осознаваемый демонизм простой позитив. Тогда как демонизм оказывается не просто позитивным, когда он не просто демонизм, а подсознательное метафизическое принципиально недостижимое иномирие, ницшеанское, полярное тому свету христианства, в котором спасутся покаявшиеся и прощённые в виде вечной жизни бесплотной души в Царствии Небесном. Непростой позитив ницшеанского иномрия возможен только для творцов неприкладного искусства и только в случаях удачи с созданием образа этого иномирия.
И предлагается не рассматривать прикладное искусство, имеющее дело со знаемыми ценностями.
То есть рассматривать-то можно. Но на уровне искусства второго сорта. Которое о знаемом. Например, идеологическое. В том случае, когда осознанно славится — назовём его так — недоницшеанство. Это такой вид мещанства, когда мещане чувствуют себя исключительными. Сверхчеловеками. Здесь. На этом свете. Попирающими просто мещан, как недочеловеков.
Слова: «Постепенная «деформация», как элемент демонизма, наблюдается в творчестве художников объединения «Бубновый валет» (Попова. http://sias.ru/upload/ds-popova/dissert_popova.pdf), — верны лишь потому, что пробуддизм есть пассивное ницшеанство. Его нирвана более слабая ипостась недостижимого метафизического иномирия. Нирвана мыслится всё же достижимой (пусть и нет объективных свидетельств её достижения).
Плохо, когда демонизм понимают как образ, который выражен деформацией.
Вы уже видели, что образ образом часто понимается от некоторого недомыслия.
«В картинах А.В. Лентулова, воспринявшего опыт кубизма, наблюдается «дробление» предмета на плоскости. Нужно разрушить старое, чтобы создать новое. Это «разрушение» коснулось, что называется, святого — православных храмов, как в картинах «Василий Блаженный» (1913), «Колокольня Ивана Великого. Звон» (1915)» (Там же).
Новое, получается, это хорошо хулить православие. Весело. Сверхчеловеки.
Я, мол, Попова, как невозмутимый учёный, констатирую: такое было в истории искусства, такое вот моральное безобразие. — То, что у меня играло роль всего лишь средства в виде «раскованность простого низкого». Помните формулу? Вернитесь по тексту, если забыли.
Лентулов не знал открытия Выготского, потому что до него было ещё 20 с чем-то лет. А Попова его не знает, спустя 49 лет после его опубликования.
Как так? — А потому что Лентулов — художник, а те стихийно живут по закону Выготского. Как все люди ходят по земле, а не летают, зная или не зная закон Ньютона. А Попова не учёный, раз не знает этого закона. Вот она и летает в эмпиреях, а не ходит по земле.
15 декабря 2019 г.
Соломон ВОЛОЖИН