Мы познакомились, когда летели в Нью Йорк. Его звали Тарас. В самолёте нас было человек двадцать, журналистов из разных город в России. Мы должны были посетить Вашингтон, Канзас, Балтимору, не важно...
Уже в Нью Йорке когда нас спросили, кто с кем хочет жить, (номера были двухместные), Тарас сразу же вызвался быть моим соседом.
Придя в номер, он начал сразу начал сыпать цитатами из театральных пьес. В основном из Шекспира. Вообще -то он начал сыпать ими ещё в аэропорту. И всю дорогу, пока мы ехали. И когда стояли у гостиницы в ожидая, пока нас расселят тоже. И пока мы шли по коридору в номер он продолжал. Ну, и как я уже сказал, в самом номере.
Поначалу это было забавно, но потом меня это стало напрягать. Несколько раз я уже думал о том, как деликатно ему намекнуть, что мне надоел Шекспир, но поскольку не придумал, как это сделать, Тарас продолжал. Больше того, на улице он говорил тихо, а оказавшись за толстыми непроницаемыми стенами номера, он абсолютно распоясался. Окончательно стало ясно, что Тарас не просто любитель средневековых пьес, а фанатичный шекспировед, откуда и была, видимо, его чисто внешняя схожесть автором. Тарас был абсолютным Шекспиром, только в очках. В круглых.
Он ещё, кажется, воображал себя актёром. Во всяком случае, читая стихи, Тарас заламывал руки, вспоминая сцену из «Макбета», а то вдруг он вскидывал голову, читая дактили, или замирал, как вкопанный возле кондиционера, обдуваемый холодным бризом и бормоча очередной монолог из "Укрощения строптивой".
Закончив с Бьянкой, которая, кажется, опьяняла его не хуже одноимённого вермута, он, бросившись вдруг на соседнюю с моей кровать, заявил, что восхищается королём Генри, который убил эту проститутку Анну Буллен. Полежав немного, он зачем то опять решил вернуться к Макбету, для чего, вскочив, подбежал к окну и, обмотавшись занавеской, стал цитировав:
«Ты женщиной рожден. Каким мечом
Ни угрожал бы женщиной рожденный,
Я буду цел без всякой обороны!»
(«Макбет», акт 5, сцена 7)
Затем, пробормотав: «ну, это слабо. Вот сильное место из «Как вам это нравится?»»:
« …В мужское платье я переоденусь!
Привешу сбоку я короткий меч
Рогатину возьму: тогда пусть в сердце
Какой угодно женский страх таится-
Приму я вид воинственный и наглый,
( в этом месте Тарас срывал с себя занавеску)
Как многие трусливые мужчины,
Что робость прикрывают смелым видом.
(«Как Вам это понравится?» акт1-й, сцена 3»
Надо ли говорить, как он меня достал! Кроме того, я изнывал от жары. Уже было окончательно ясно, что американский кондиционер не справляется с накалом английских страстей в номере нашей гостиницы, построенной лишь в начале 20- го века.
Солнце над Нью – Йорком клонилось к зениту, а мы с Тарасом все никак не могли приняться за суп, который я успел сварить между королём Ричардом и Генрихом Восьмым.
Устав от готовки, я разделся и прилёг на кровать. Тарас словно только этого ждал. Быстро раздевшись, он с готовностью присел на соседнюю кровать. Я посмотрел на радостное выражение его лица и понял: нет, лучше одеться.
Едва я это сделал, Тарас тоже нацепив джинсы и майку бросился ко мне со словами: «постой! Ты просто должен послушать это!..» Я делал посильнее ветер из кондиционера и снова устроился поудобней на кровати, проклиная своего школьного преподавателя по литературе, которая учила меня любить талант в других, а не в себе.
Занавески в нашей комнате, тем временем, уже стояли колом. Должен признаться, за Тарасом было интересно наблюдать. Декламируя, он ни секунды не оставался на месте: ходил, прыгал, ползал, приседал в поклонах. Во время монолога из «Макбет», он побежал на кухню, схватил там морковь и стал вращать ей на манер клинка. При этом он бросал на меня такие хищные взгляды, да так, что мне сделалось не по себе.
Вначале я был не очень обеспокоен его поведением. Оно не вызывало опасений. Мало ли, что? Во –первых, перелёт был долгий. И опять же, может, перегрелся человек! С кем не бывает?
Но постепенно я стал приходить к выводу, что «вечер перестает быть томным», как бы сказал герой Алексея Баталова в фильме «Москва слезам не верит!».
Глядя на напоминающего одетого в плащ призрака отца Гамлета занавес, болтающийся в воздухе, я уже начал завидовать Полонию, который хотя бы вовремя умер, посоветовав перед этим сыну, чёрт бы его побрал: «всем жалуй ухо, голос лишь немногим»!
Украдкой я поглядывал на часы, мечтая отправить эту сумасшедшую Офелию в мужском обличье куда- нибудь на ужин. Но она категорически не хотела идти одна, и я, стиснув зубы, был вынужден продолжать слушать всё новые отрывки из трагедий, которые мне уже, если честно, просто осточертели.
Наконец, когда шекспировед стал повторяться, я не преминул ему об этом заметить.
-Нет, не ври, этого не было! - Заорал он. - Это был другой отрывок!
- Хорошо, ладно, - миролюбиво согласился я. - Нет, так нет.
Портить отношения с соседом в первый же день в Америке мне не хотелось.
Так мы играли театр до восьми вечера. В девятом часу, когда я понял, что Тарас не оставляет попыток меня любым способом соблазнить, я сделал вид, что не понимаю, на что именно он намекает.
Уловив мое настроение, Тарас стал как –то нервничать, перескакивать с акта на акт, запинаться, запас цитат у него заметно уменьшился. Было ясно, что он вложил в свою первую попытку, все, что у него было, и теперь его машина совращения стала буксовать и давать сбои. Однако он пока не торопился выбрасывать белый флаг:
– Что еще? – закидывая голову, спрашивал он, кладя руку тыльной стороной себе на лоб.
– Ты еще «быть или не быть» не читал, – зачем то напомнил я ему.
– Ненавижу Гамлета! - Взвился он вдруг.- Чудовищная по своей бездарности вещь! Нет, сначала я ее любил, -поправился он - как все, пока вдруг не понял ее истинную подоплеку. Конечно, Гамлет и Горацио были любовниками! Это увидит любой, кто хоть раз внимательно прочитает книгу. Гамлет – кровавый, ужасный, отвратительный урод! Он не мог любить женщин, он ненавидел мать! Тарас принял театральную позу и процитировал:
Еще и соль ее бесчестных слез
На покрасневших веках не исчезла
Как вышла замуж. Гнусная поспешность-
Так броситься на одр кровосмешенья!
(«Гамлет». Сцена вторая.)
Все, все там проникнуто ядом кровосмешения! Ты помнишь? ( я, кстати, не помнил) Офелия…бедная девочка! Ясно же, что Лаэрт с ней спал!
– По-моему, в пьесе об этом ни слова…-попытался возразить я.
– Еще бы! Средневековая Англия, в театре на сцене только мужчины: сильные, мускулистые атлеты с красивыми, как у богов телами! Трико, делающие выпуклыми напряжённые гениталии! О, об этом невозможно сейчас говорить открыто! Тема женщин под запретом, как и их тело…А инцест – о, ужас! Что ты! Даже намек на это невозможен – сожгли бы театр! Но я тебе точно говорю, она с ним совокуплялась! Это видно из характера монологов. Я к сожалению сейчас не помню на память, но если ты приедешь ко мне домой, когда мы вернемся в Москву…
Тут Тарас бросил на меня такой томный и страдальческий взгляд, полный такой затаенной надежды, что я чуть не расхохотался...
(продолжение следует)