Декабрьский черный дождь стегал по лицу писателя Попова. Он а пересечении Малой Морской улицы и Невского проспекта, под мышкой у него была зажата жёлтая папка, и словно забыл куда хотел пэто лишь казалось, он глубоко задумалс назад он натолкнулся на другого писателя, и вместо того, чтобы чинно раскланяться, приподняв головныеуборы, или же радостно обняться и тут же намахнуть по стакану водки, они разошлись едва взглянув друг на друга. Оцепеневшие глаза остались все также тусклы. Попов помнил, как было по-другому раньше. Литература творилась не за письменным столом, а тут же, при каждом шаге и каждом движении, красавицы повисали на писательских шеях, милиция почтительно, но с лёгкой усмешкой следила за сияющими яростными красавцами. Это за бугром летали Супермены и Бетмены, а тут в городе были они. Хотя писатели и не спасали людей из горящих зданий, не держали на плечах подкосившиеся башни, не выдергивали собак из-под колес лихачей. А сами оказывались в объятых пламенем ресторанах, рукава горели и все салфетки и манжеты были исписаны стихами. Или же уже в следующее мгновение они находили себя на одиноких льдинах, уносимые быстрой рекой мимо подводных лодок на приколе все дальше и дальше в открытые воды уже не моря вовсе, а океяна…
Писатель Попов все чаще замечал, как писатели теряют свою силу. И уже больше и не пишут. Меркнут. Забираются в какие-то темные и далекие спальные районы, Купчино, Просветы, и уже не встретить их ни в «Чебуречной» на Васильевском острове, ни в «Пышечной» на Желябова. Они больше неотличимы в людском потоке, беспокойно текущем с работы домой, из дома на работу, по улицам, эскалаторам и переходам. Но где-то в этой оболочке, замурованный заботами, пустотой и печалью, в каждом писателе, не им самим вложенный, поэтому и не под его застывшей волей и властью, тугим жгутом скручен фитиль.
Вдруг писатель Попов приходит в движение. Он в волнении вскидывает тяжелые наручные часы к разгорающимся глазам, срывается с места, и стремительно пересекает оживленный Невский, ныряет по арку Главного штаба, решительным твердым шагом преодолевает Дворцовую площадь. Он торопится, почти бежит по Миллионной улице, и одно только имя твердит: «Ай, болит, Ай, болит». Печень, и правда, покалывает.
Меньше минуты оставалось до сумрачного полдня. Командир расчета взвесил на руке снаряд, и открыл затвор орудия, и был готов привычным отлаженным движением зарядить гаубицу, чтобы ровно в двенадцать дать зал с Петропавловки, салютуя новому дню, но его откинуло, словно взрывной волной, а за мгновение до этого он только и успел заметить, как на него решительный энергичный, как пушечное ядро, в черном пальто и кепке, несется писатель Попов. Он узнал его, конечно. Выпивали…
Писатель Попов скрутил желтую папку, зарядил пушку, и дернул.
Ничего не произошло.
Но только уже в следующее мгновение по всему городу стали подрываться писатели. И размыкать глаза.