Наличие в составе харизматичного, но непредсказуемого лидера рождает циничную мысль, что от него, в принципе, готовы избавиться, при соблюдении условностей. По формуле «жизнь в обмен на миф», как это происходит с казненными чернью монархами. Особенно если тот ни на чем не играет, а только поет стихи собственного сочинения под аккомпанемент терпеливых коллег. Губная гармоника не в счет – удалить этот инструмент цифровым способом из ряда классических записей, в принципе, не против тысячи любителей старого рока, но не знают, как это сделать – проще лишить товарища Сталина привычной трубки и акцента или поручить роль Отелло альбиносу.
Впрочем, Моррисон не злоупотреблял этим устройством, в отличие от коллег, чье пение обильно сдабривали скрежещущие трели. Советскому уху звук губной гармошки говорил не о черных хлопкоробах и не о бродягах Великой Депрессии. Он рисовал образ фрица, которого рано или поздно прикончат народные мстители по той же формуле «жизнь в обмен на миф».
В самом точном покушении на блюз Моррисон имитирует соло голосом, максимально усугубляя одиночество человека, совершившего непоправимое. The Car Hiss By My Window ставит крест на дальнейших попытках такого рода.
Альбом L.A. Woman – прижизненный памятник обреченному гению исключал возможность реанимации остатков группы в виде эпилогов. Тем не менее, они появились. Сперва один, за ним, извиняюсь за подробности, другой. Более того, у них появились поклонники, и в их числе оказался, еще раз извиняюсь, автор этих строк. Поклонники были, но не было постоянства и уверенности.
Как рекламировать пустое место? Диктор «Голоса Америки» презентовал «Пол из крепкой древесины» с той долей энтузиазма, с какой зачитывал правильный перевод предложения ученик спецшколы. Что делать дальше – никто не знал. В этой-то неопределенности и заключалась парадоксальная прелесть игры на вкусах и нервах суеверного потребителя. «Дорсы» стали первой группой первой величины, лишившейся первостепенной фигуры.
Тогда же восстановился Джефферсон Старшип, но в его экипаже все остались на местах, включая статуарную Грейс Слик. Среди уцелевших «дверей» претендовать на статус секс-символа было некому.
Песни Кригера и Манзарека звучали как неиспользованные демо, которые примет или отвергнет кто-то другой. Идея пригласить Игги Попа или Элвиса, выдернув его из мавзолея в Мемфисе, сколотив нечто большее, чем то, что получилось, остается одним из самых волнующих нереализованных замыслов в истории поп-музыки. Но других «дверей», кроме тех, что обиты в одиозные обложки, у нас нет. Придется прислушиваться к тому, что играет за ними.
Попытки опроститься, предпринятые Electric Prunes и Quicksilver, выглядят относительно успешно исключительно благодаря анонимности участников: главное – вывеска. Мне доводилось наблюдать доверчивых ребят, вникающих в продукцию семидесятых, словно это Happy Trails или «Месса в Фа миноре».
Ближайшим аналогом «Остальных голосов» и «Полного цикла» следует признать последний «вельвет андеграунд», записанный в Лондоне племянником Лу Рида единолично, при участии Иэна Пейса.
Бдительный Дассен, еще один героиновый «американец в Париже», оперативно разродился кавер-версией Mosquito, будто специально для него и написанной. Первую строчку этого шедевра можно перевести как «и мухи не кусают». Вероятно, Джо рассчитывал повторить успех «Така-таката». Расчет частично оправдался.
«Москито» вылупился в подходящее время - L.A. Woman слишком грандиозное надгробие, чтобы в его тени могли заметить нечто подобное. «Братья жемчужные» остались без «Аркадия», и, переждав траур, вернулись в сферу шансона. Повторить фокус с «Луной Алабамы» им частично удалось и на этот раз.
Но все это не то чтобы второстепенно или необходимо для перехода к сути, которой в этой истории в общем-то нет – это предзакатная нервозность охотника за привидениями. Только руинами замка служат два «неудачных» альбома, чьи развалины постепенно сливаются с диаграммой жизни, истраченной на поиск того, чего нет. И недоказуемое, но и неоспоримое местонахождение сокровищ точнее всего обозначено как раз их отсутствием.
В той же степени, в какой мистификатором движет тайная страсть к саморазоблачению, любителя рок-музыки возбуждало таинство самоликвидации кумиров на пике популярности. Зависть к тем, кто, примкнув к клубу 27, успел превратиться в белых журавлей из песни Бернеса. Журавлям чернокожим завидовали значительно меньше. При этом статистика суицидов в СССР не зашкаливала, под ногами танцоров был «пол из крепкой древесины». Зато неподвижные фото западных звезд напоминали галерею покойников, даже если они еще живы. Слушатель смирился с мыслью, что никогда не станет зрителем сценических безумств тех, чьею музыкой он вынужден наслаждаться вслепую.
Запоздалая публикация «Ровесником» эссе Мика Фаррена, посвященного личности Моррисона стала чем-то вроде лицензионной версии American Prayer.
Возраст нашего человека, степень его зрелости, определял объем увиденной им закрытой хроники и порно. Ответственный работник, прошедший мимо этих аттракционов, оставался ребенком до похорон по первому разряду.
Здешняя аудитория The Doors не смотрела ни того, ни другого, полагаясь на силу воображения, тренированного научной фантастикой и раскрепощенного портвейном. Речь, естественно, о периоде пролонгированной дверной агонии.
Выработалась некая автаркия иллюзий – каждый носил в себе кинотеатр, где крутили запрещенные фильмы и свежайшие репортажи. Слова «пока живется – нужно жить, как надо спать, покуда спится» сделались секретным пунктом морального кодекса строителя сами знаете чего.
Каждая аранжировка Манзарека была и должна была быть ни чем иным, как фон для моноспектакля главной фигуры. В этом, вспомогательном жанре оригинальны не новшества, а грамотно употребленные заимствования. Слушателя не беспокоят авторство и возраст таких стандартов, как Good Rockin' Tonight, присвоенного чехом с наглостью Джимми Пейджа, правда без присущих англичанину куража и блеска. Или Close To You с перечислением имен тех, кого осчастливила героиня этой скабрезной шутки в блюзовых тонах.
Главный вопрос, волнующий меня, как не ангажированного свидетеля тех событий – вопрос подмены. В обстановке секретности и дефицита последние двери легко могли сыграть роль первых. Скажу больше: играли её успешно в наивном мире, где стиляга, хиппи и панк – три поколения одного крестьянина.
Почему бы нет – тот же «Вурдалак» мог без проблем заслонить невнятный, с точки зрения семидесятника, The End, похожий на бормотание пьяного рыбака под звон снастей.
Но, кроме тех, кто ловит на берегу, нельзя забывать и о водолазах. Утратить форму скафандру не позволяет внутреннее давление, оно не дает строгим чертам расплыться в лучах оттепели, повергая цельный образ в слякотное разложение.
Чей образ и чертам кого? Разумеется, тех, кто мог наслаждаться пластинками трио The Doors, как совсем неприхотливые граждане дуэтом «Липс» и «Семейством Доули», не ощущая дьявольской пустоты.
Именно в этих, практически «левых», дверях метафизически грубо торчат ключи в жилище человека советской толпы, приблизиться к которому сложнее, чем к виновнику престижного афтерпати. Или посетить закрытый показ в доме кино. Эти пластинки гарантируют возвращение оттуда в здравом уме, но не страхуют от желания повторить эксперимент. К счастью русских парадоксалистов, «Не те голоса» – далеко не единственная «слабая» работа в богатейшем паноптикуме застойных явлений американского рока.
Опыт, безусловно, избавляет от иллюзий, но истинно верующим людям осведомленность на грани (а порой и за гранью) святотатства, помогает сохранить веру. Расшатывая нервы атеиста, игра с огнем укрепляет устои эффективнее самой азартной аскезы.
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы
