Перед самым отъездом Пашка приболел. Он валялся у меня дома с температурой 40. Учитывая то, что наш поезд №117, Москва-Мурманск отчаливал 31 декабря, ехать вообще никуда не хотелось.
Дотащились до вокзала, загрузились с рюкзаками, лыжами, палками в плацкарт.
Перед тем как приступить к празднованию Нового года, Илья заставил Павла сожрать целиком лимон. Дальше было шумное плацкартное празднование, и на полустанке Кузема Пашка выполз уже здоровый, с нормальной температурой. Встегнулись в лыжи, одели рюкзаки и поехали на берег Белого моря.
Погода на море была относительно теплой, лед относительно твердым.
Шли мы по кромке паковых льдов, мористее не брали, ввиду того, что там море не замерзло. Сверялись, как учил Илюха, с ледовой обстановкой. То есть сверялся он сам, он же прокладывал курс, а мы глядели и удивлялись. Мы, - это Танька с аптечкой, Пашка с нормальной температурой, и я с гитарой.
Первым в полседьмого утра проснулся Пашка, поглядел на время и начал ворочаться, потом разбудил меня.
По стенкам палатки ждал жертву конденсат.
В тамбуре я отодрал от снега свои примерзшие бахилы, и держа их в руках ринулся в палатку за ботинками, которые, во избежание вымерзания, ютились в ногах между спальником и стенкой палатки. Фонарь, чтобы не разбудить спящих, включать не стал. Нащупал один ботинок, потом другой, потом третий, третий положил обратно, нащупал ногу, получил по голове, вылез, посмотрел на обувь. Оба правых, причем один Танькин. Надел свой, положил Танькин на место. Нашел сначала Пашкин, потом свой башмак.
Одел. Натянул с треском бахилы, напялил куртку и выполз в холод.
Из палатки раздавались молодецкие храпы на разные лады, (не храпела только Таня), значит, кажись, никого не разбудил.
Сквозь елки в темноте проглядывала ровная, светлая поверхность моря. В том месте, где предположительно должна быть Кемь, горело бледно – лимонное зарево.
Я пошуршал к сетке разводить костер, благо в радиусе нескольких метров вокруг костра и палатки мы за вечер утрамбовали весь снег. Ветки, заботливо поломанные накануне лежали под сеткой, так что костерок я затеплил относительно быстро. Сетка – великая вешь, костру, ведь, для горения нужен кислород. А ячеистая сетка с четырьмя тросиками, висящая между двух деревьев обеспечивает как раз свободный доступ кислорода. Сначала я запалил палочки, затем маленькие веточки, потом ветки побольше. Костёр устойчиво горел, даже не пришлось раздувать.
Пока занимался чайными делами, я разогрелся, скинул пухарь и пошел обламывать сучья у елок, так как заготовленные накануне дрова подходили к концу. Второй раз кан закипал дольше. Когда он наконец забурлил, я вскрыл пачку макарон, и закинул в кипящее нутро кана. Посолил немного. Лучше недосолить когда дежуришь, недосоленое группа, побурчав, досолит, причем каждый себе, сколько ему надо, а за пересоленое могут и по шее надавать. Пока пробовал готовность макарон, пару раз ошпарился.
Пробило восемь утра. Палатка заговорила, зашевелилась и выплюнула наружу Герова, Танюху и Павло. Тем временем макароны сварились, я слил воду из кана и закинул туда банку тушла. Раздал народу галеты (сухарей с Пашкой не успели насушить дома), и уселся трапезничать.
Немного посветлело. Поев, стали собираться. Я достал из палатки пенку и, сложив гармошкой, запихал ее в рюкзак, под спину. Накидал на дно рюкзака тушенки, засунул одежду в компрессионный мешок, утянул потуже, и кинул на консервы, за мешком последовал непромокаемый чехол от палатки в котором я хранил запасную флисовку и носки с перчатками. Потом положил два мешка с едой (основной вес), снял теплую куртку, замотал в нее термос, положил сверху, закрыл клапан, и зачехлив гитару примотал ее к заду рюкзака. Потом положил КЛМН (кружка, ложка, миска, нож), в опустевший котелок, а котелок в чехол из под фляги.
Тем временем Илюха собрал палатку и костровые принадлежности, Пашка с Танькой тоже собрались. Я встегнулся в лыжи и поехал в сторону моря. Сначала на лыжах ехать было тяжеловато, поскольку организм еще толком не проснулся. Но пропрыгав по льду между торосами, благополучно избежав полыньи, и выехав на ровную поверхность замерзшего моря, лыжи резво заскользили на юг, в сторону Кеми.
К десяти рассвело окончательно.
К часу дня из-за рваных серо – бело – голубых облаков вынырнуло ослепительно оранжевое солнце, постепенно перекрашивая в оранжевый цвет белые снежные наволоки, торосы, и даже (а может, показалось), закраину лыжного следа. Засмотревшись на это величественное зрелище, я пару раз втыкался в снег, проходя торосы. Тяжело падать на пластиковых лыжах на подъеме в начале маршрута, когда рюкзак еще тяжелый. Ты пытаешься встать, не снимая рюкзака, рюкзак хочет отдохнуть, и не дает встать, вынуждая тебя выстегнуться из него, ну а лыжи едут вниз, или иногда, что неприятнее, прямо в полынью. Я поглядел вдоль кромки лыж в полынью. В полынье гудело и трещало кусочками льда соленое, холодное море, плескались куски морской капустки. Купаться совсем не хотелось. Я зарычал, встал на ноги и поскакал дальше.
Примерно через полчаса мы остановились на обед на бережке. Кушали сидя на рюкзаках, не снимая лыж. Разлили по кружкам чай из термоса, мы достали четыре затвердевщих шоколадных батончика, галеты, которые превратились почти в крошево, покромсали колбасу, схряпали печенье.
Поев, опять тронулись в путь, так как до темноты надо было найти место для ночевки. Солнце спряталось окончательно, и хотя было еще светло, над шаровой гладью моря нависли серые тучи. С пустым термосом шагалось значительно веселее.
Ближе к четырем предводитель углядел охотничью избушку на островке, и распорядился ломиться туда. Скорость у группы значительно возросла.
Первым делом, доехав до избы и скинув рюкзаки и палки, мы с Геровым поехали за дровами, взяв цепную пилу. Танька затащив рюкзаки в избу начала наводить там порядок. Пауль занялся примусом. Буржуйка в избе была, но дымоход у ней был засорен, правда, когда развели огонь тяга нормализовалась. Дежурство свое я передал Пашке, расстелил на банкетке пенки, снял ветровку, напялил на вымокшую флисовку теплую куртку, отстегнул чехол с котелком, достал провизию и стал колдовать над заваркой чая. Примус систематически приходилось обкладывать снегом во избежание перегрева и травления клапана избыточного давления. Оконный сквозняк остановили пенкой. Дверной локализовали также. Благо у каждого было по две пенки на человека. Потом поели, попели песен на сытый желудок.
Ночью над Кемью опять горело зарево.