Эпиграф:
Два дня Тимофей Васильевич разыскивал своего племянника Серегу Власова. А на третий день, перед самым отъездом, нашёл. В трамвае встретил.
Сел Тимофей Васильевич в трамвай, вынул гривенник, хотел подать кондуктору, только глядит — что такое? Личность кондуктора будто очень знакомая. Посмотрел Тимофей Васильевич — да! Так и есть — Сергей Власов собственной персоной в трамвайных кондукторах...
Михаил Зощенко, рассказ «Не надо иметь родственников!»
Права, права старинная русская пословица, пришедшая к нам из пугающей глубины древних веков: « Таких друзей — за … (неприличное слово из трёх всем, а не только интеллигенции, известных букв), и в музей!». Мудрыми людьми были наши предки. Смотрели буквально и в корень зла.
А случилось то, что я новую пивную посетил. Которая около вокзала. Её недавно открыли, на Покров — вот я и посетил. Ничего себе пивная.
Светло, тепло, на полу — опилки. Сто грамм «анисовой» — полтинник (пятьдесят рублей). Кружка пива — двадцать четыре, беляш закусошный — двадцать восемь. Относительно недорого и вообще прилично. Всё как у относительно культурных людей.
И вот, значит, освежился я, в окошко посмотрел, музыку послушал — и пошёл на трамвайную остановку, домой ехать. Подходит трамвай пятый номер, я в него залезаю, готовлюсь проезд оплочивать. Смотрю: у кондуктора рожа знакомая. И пока он был далеко, я подумал, что он своею рожею удивительно похож на Биттнера — адьютанта Мюллера-Броневого из «Семнадцати мгновений весны…».
Может, даже такой же фашистский холуй с руками по пояс в крови замученных им зверски пассажиров и коллег своих, несчастных трамвайных кондукторов… Но когда он подошёл ближе, я понял, что рожа не просто знакомая, а невероятно знакомая! И как током по алкоголизировавшимся мозгам ударило: нет, это не Биттнер! Это Гарька, друг любезный! Сукин кот собственной персоной! Вот он теперь, оказывается, где! В трамвайных кондукторах! Чёрт такой неугомонный! Невероятно приятно!
— Здорово, Гарька! — заорал я радостно (да и как не заорёшь! Дружка закадышного встрел! Неделю не виделись!).
— Доска ты кобылячья! Это ты чего ж теперь? Кондуктором?
Смотрю: он меня тоже узнал. Покраснел как маков цвет грустною порою. Вообще, он чуть чего — и сразу в краску. Стеснительный потому что очень. С самого младенства. Прям беда.
— Ага, — отвечает тихо, как на паперти. — Кондуктором.
— Красота! — продолжил я энергичным голосом. — Ты гляди: и даже картуз у тебя фирменный трамвайщический! И катушка с билетами! Прям настоящий кондуктор, а не дурак какой, кобылячье племя! Прям самый натуральный!
Гарька покраснел ещё больше (хотя, казалось, куда больше-то? Больше и ширше только у мамы!).
— Ты эта.. — сказал он всё так же тихо (тихий он очень. Эта тишь — от застенчивости!). — Ты ори потише… Не в пивной находишься. В своею в любимою….
— Не в пивной, — согласился я охотно, — но мысль развиваешь в правильном направлении. Потому что я как раз оттуда. Новую открыли. У вокзала. Называется «Василёк» Знаешь? Старую сломали, в которой Римка была буфетчицей — новую открыли. Вместе со старою Римкою. Помнишь Римку-то? Ну, здоровенная такая, правый глаз вверх смотрит вверх, левый — направо. Римка! Она тебе ещё по морде мокрой тряпкой съездила, когда ты её за сиську хотел ущипнуть! А? Помнишь?
Морда гарькина приобрела цвет кумачового флага. Типа «Вперёд, на баррикады! Солнечному взрыву — да, да, да! Ядерному миру — нет, нет, нет!».
— … а я ей тогда сказал: чего ты его по морде-то? Должна же понимать: человек выпимши! А она: если каждый алкаш будет меня за мои же сиськи щипать, то от йих к концу рабочей смены ничего не останется. Всё отщиплют со своим злосчастным алкоголизмом.
— Ты билет собираешься брать? — прервал он бесцеремонно мой страстный монолог, он же — душевные воспоминания. Видно было: смущается про Римку, тряпку и морду.
— Накой? — не понял я, не снимая со своих прекрасных уст своей великолепной улыбки.
И продолжил, обращаясь уже не столько к нему. сколько к окружающим нас пассажирам. Которые от нашего разговора заметно оживились и внимательно навострили свои остренькие любопытненькие мордочки.
— Мы ж с этим остолопом… — и я кивнул на Гарьку, — …друзья-товарищи с самого младенческого детства! В школу вместе ходили. Только я был почти отличником, а он из двоек не вылезал. И на танцы в «Бобровский» тоже вместе посещали. Только со мною девки любили плясать, а его стеснялись. У него в то время уши были кривыми. Это они сейчас малость распрямились и уже никого не отталкивают своим выраженным уродством. Даже девок, — я выдохнул и продолжил: — А потом мы вместе в пункте приёма пустых бутылок работали. Я — приёмщиком, а он — на подхвате. Да мы с ним до сих пор вместе в баню ходим. Ага, которая у Коломзавода! Отличная баня! И пиво там в буфете всегда свежее! А тут неделю его не видел. Думал: куда пропал, чего не моется? Может, прости Господи, двинул? А чего? Да запросто! Тем более, если пьющий. Почки отказали или печень сгнила — и всё. Аллес капут. Картонные тапочки и кутья. Но он, оказывается, не сгнил и не отвалился. И никуда не пропадал! Он, оказывается, вота где! Трамвайным кондуктором заделался! — и от избытка чувств я даже хлопнул его по его кондукторскому плечу.
Странно, но от этого моего хлопка Гарькина морда сделалась кислой-прекислой.
— Всё? — спросил он по-прежнему тихо, но голос всё-таки чуть-чуть повысив (занервничал!). — Закончил глумиться? Ты билет-то брать собираешься?
— Собирался! — уверил я его. — Конечно! Как же без билета! Куда ж без него? Без него не в пи… (неприличное слово), не в Красную Армию. Без билета-то! Но теперь накой? — и опять собрался его хлопнуть, но он успел увернутся. Он, Гарька этот, пёс собачачий, знаете, какой увёртливый? Ещё в детстве развивал эту свою увёртливость гимнастическими упражнениями. Тогда в него хоть камнем кинь, хоть палкой, хоть банкой, хоть ломом — обязательно уворачивался. Талант, едрить-его-разъедрить! Акробат на верёвке под куполом и с запахом!
— Теперь-то накой? Я ж с тобою еду! Плотют-то хоть ничего? В смысле зарплаты?
— Ничего, — не стал он вдаваться в такие интимные подробности. — И аванс и получка- день в день. Только билет брать всё равно надо.
— Так давай отрывай! Я не откажусь! Я ж культурный в быту!
— Деньги плати, — сказал он.
— Кому? — не понял я.
— Мне, — ответил он.
— За что? — удивился я ещё больше.
— За проезд.
— За какой проезд? (Может, не видит меня? Может, с глазами чего? У него бабка золотухой страдала. Может, от бабки передалось? Посредством генов, а?) Это ж я, Петька! Твой старинный друг! Мы ж вместе и в школу, и на танцы, и по девкам! Или ты меня не узнал? — и я снял с головы кепку. Я всегда в кепке хожу. Всё круглое время года. И в жару, и в холод. Волосья берегу. От окружающей атмосферы. А то мало ли что.
Он в ответ грустно улыбнулся, и я понял: узнал. Давно узнал. Когда я только-только в этот трамвай залез. Тогда совсем ничего не понятно: чего ему, козлу, надо-то?
В общем, разругались вдрыск. Точнее, я один разругался. Он молча стоял, головку свою рахитическую скорбно понурив, но всё равно не сдавался! Заладил как попугай: «уплочивай да уплочивай!». Что и говорить: стойкий трамвайный боец. Ими гордится ихнее трамвайное депо! Так держать, мерзавец.
А за проезд я всё-таки не заплатил. Принципиально и из идейных соображений. Доехал до своей остановки, как он не пытался меня отодрать от сидения с помощью рук, пинков, сопений и проклятий. Меня просто так не отдерёшь. Потому что я — упорный. Я ж засолошником работаю. На двадцать четвёртом засолошном пункте. У нас там все такие, упоротные и просоленные. Все — герои труда, незатейливого быта и житейских принципов. Нас просто так, без хрена, не сожрёшь.
Подавишься.
Алексей КУРГАНОВ