31 декабря мы с дедом собрались на дачу, чтобы привезти из погреба ряд припасов с консервами для праздничного стола.
До садоводства приходилось путешествовать довольно часто. Из-за сокращения количества электричек в наши "благословенные" капиталистические времена, до пункта назначения мы обычно добирались пешком с утра, и обратно возвращались на единственном дневном электропоезде.
В этот раз еще до выхода из дома мы с дедом глянули в окно и увидели что-то типа парения вокруг городских деревьев. Казалось, что наступала оттепель и на улице не холодно. Значит, совсем теплую одежду мне одевать не стоит, т.к. с дачи я всегда таскал тяжелый советский рюкзак с грузом. И таскал только я, потому что дед всю дорогу просто что-нибудь вспоминал из своей молодости.
Надо сказать, обычно мои старики узнавали погоду по радио, но у аппарата два дня как накрылась регулировка громкости. Поэтому сегодня пришлось довериться старому нюху, который если не обманывает, то предает.
После того, как мы оделись, выяснилось, что мои перчатки совсем прохудились, и брать их бессмысленно. Ладно, думаю, дойдем без них, груз согреет.
Выходим из подъезда, и я моментально засомневался в погоде. На дворе стоял явный мороз, градусов, так, за двадцать пять и все люди вокруг ходили укутанными. Однако и пар все еще висел у веток деревьев, а солнце довольно ярко светило. Может потепление только началось? Переодеваться или рискнуть?
Выбираю - продолжать путь. И вскоре очень быстро знакомлюсь с таким явлением, как резкое похолодание. Призрачное парение вокруг предметов означало именно падение температуры, а не наоборот. За утро зима стала злее сразу на десяток градусов.
Пока дошли до пределов города, похолодало еще сильней. Моя полуосенняя – полузимняя куртка из дерматина захрустела от мороза, ноги и руки закоченели, а с лица исчезла всякая мимика.
Спустя еще морозных полчаса мы с дедом добрались до дачи, и к этому моменту моя молодая туша уже совсем задубела от лютого мороза.
Кое-как у меня получилось спуститься в погреб и набрать картошки с солениями, да маринадами. Причем, под землей была нулевая температура, но это никак не помогало согреться.
Картошка набралась, рюкзак выкинулся, и я с трудом без всякой дедовой помощи выбрался на улицу. Там мой старый «помощник» щебетал со снегирями, пытаясь покормить их осколками промерзшего хлеба.
До электрички оставался один час, который я потратил на поиски старых шерстяных рукавиц для меня. Но они именно в этом году оказались не на полке, где валялись лет пять, наверное, а вообще - неизвестно где. Мы их так и не нашли, и скоро побрели на полустанок…
Когда уходили, термометр на доме показывал минус тридцать два градуса. Но я бодрился, потому что уже скоро окажусь в разогретой электричке, оттаю.
Пришли на станцию, перездоровались со всеми отмороженными садоводами и стали ждать.
И прождали полтора часа, на которые опоздал этот долбанный электропоезд… К тому времени, от холода у меня начала кружиться голова. Я не чувствовал свое тело. Если бы мы знали, что будет такая задержка, то пошли бы пешком, даже с огромным рюкзаком. Да только, кто ж знал?
А самое интересное, что дед, типичный мужик, не очень-то обращал внимание на происходящее вокруг. Ему-то неплохо под десятью слоями одежды, как луку в тыкве, а там хоть трава не расти. Поэтому он весело разговаривал с чужими бабушками и периодически просил меня не снимать рюкзака, дабы не морозить картошку о землю.
Наконец, электричка подошла. Дед, кряхтя, поднялся по ступеням впереди меня и прошел, не оглядываясь, с чистой душой в вагон. А вот у меня так не вышло - не получалось схватиться за поручень и не получалось занести ногу на ступеньку. Все у меня замерзло… Плюс, рюкзак оттягивал обратно. В страхе остаться здесь навечно, я собрал все силы и пополз на площадку, помогая себе локтями с коленями.
Ехать до города надо было минут пятнадцать, и этого времени не хватило, ни то что бы согреться, а даже почувствовать хоть какое-то тепло.
Дома я отходил долго, до позднего вечера. Все тело ломило и крутило. Но к самому празднику, хоть и без настроения, все же пришел в более-менее норму. В отличие от деда, который свою норму начал терять с обеда, что привело к громкому полуночному спору с телевизионным президентом.