«Второе сопрано, низкий, чуть с хрипотцой. Им и пою, и посылаю. И шепчу, тоже им. Некоторым нравится, уж и не знаю — за что. Наверное, за интимность. Эй, дружище! Подойди поближе, послушай мой голос. Как тебе?.. Сойдёт?!. Легитимненько!» — она рассмеялась. Как оказалось, тоже надтреснуто слегка. И потянула руку за бокалом мартини. Подхватила за тонкую ножку, поднесла к губам и, прикрыв глаза, освежила лужёную глотку. Приземлила посудину рядом с шезлонгом и, не открывая век, затянула тихо и бархатисто: «По диким степям Забайкалья, где золото…»
Она пела грудным, сильным, идущим из глубин души. Перебирала исподволь слова, делала вдохи, тянула паузы. Казалось, рассказывает старинную историю, про давние дела. И если и не бывала там сама, то уж точно была деревенской бабой. Которая пол жизни дожидалась. Своего «бродягу». Как у неё это получалось — загадка. И даже голос — сам по себе красивый, таинственный и простой, одновременно — был не так уж и причём! Невозмутимое лицо, со скорбными складками у рта. Причиной — когда-то пережитое горе. Меняло время вокруг, разносило в стороны декорации неподходящие, создавало из южного марева недостающие. Верстало подробности в текст песенный, выписывая предисловия и венчая финалом. Не было желания подпеть — такое знакомое! — чтобы не испортить, не вспугнуть. Хотелось зажмуриться и плыть, плыть. Под шероховатость почти ритуального пения. Что справляла она, выводя голосом чужие беды? От чего пыталась избавиться, тая слезу в густых ресницах? Бог весть, Бог весть…
Уже осели последние звуки, прекратилась дрожь сердечная, угомонилось разбушевавшееся времечко. Я смахнула со щёк нескладные девичьи всхлипы и печали, развернулась к соседке.
Под солнцезащитным зонтиком, вдали от плотно заселённых пляжей, на излёте сезона предавалась dolce vita барыня. Выражение холёного лица мягкое, губы сложены капризно и выгнуты любовно вычурно. Русая прядь легкомысленно заткнута за ушко, тело — гладкого, непроходящего загара. Глаза синие-синие раскрыла, с лёгкой усмешкой поинтересовалась: «Я тебя не сильно загрустила, загрузила?.. Пустое… Накатило, что-то… Пойдём-ка, лучше искупаемся! Вода — молоко парное!»
Легко поднялась с лежака. Оборотилась, хохотнула задиристо и понеслась — непоседливым сирокко — по белому песочку, по мелководью.
Русская барынька. Горе и счастье — всё вместе. Не разлей!..»