Когда я писал о мьевилевском "Кракене", я попытался ограничиться намёками и полунамёками, дабы не раскрывать сюжет раньше времени, отбивая желание читать. Получилось нечто сумбурно-эмоциональное. Внезапно подумалось, что по сути любая более-менее детальная рецензия таки представляет собой один большой спойлер, и в результате попытка рецензии на "Шрам" выродилась в краткий пересказ. Уж и не знаю, что лучше, но как вышло, так тому и быть, не обессудьте. 8-)
Так уж исторически сложилось, что с мьевилевским "Вокзалом потерянных снов" у меня прочно ассоциируется кооперативоништяковская песня "В бутылке масла сварили беса". А теперь вот ещё одна устойчивая ассоциация: начинал читать мьевилевский же "Шрам" я под сборник Офры Хазы, и её песня "По морям, по волнам" "Along The Sea" легла на этот самый "Шрам" как нельзя лучше -- как раз на те строки, где Беллис Хладовин смотрит на берега Железного Залива с борта торгового корабля "Терпсихория", уходящего в кробюзонскую колонию Нова-Эспериум. Собственно, в том же ассоциативном русле в кильватере "Along The Sea" идут и "Giving", и "Gentle Hand" (привет Утеру Доулу), и "Earth". Эдакое зыбкое марево из воспоминаний главной героини, та самая родная, родная, родная земля, откуда ей пришлось бежать подальше, поскольку соответствующие органы разыскивали её по подозрению в соучастии. Помните Айзека Дэн дер Гримнебулина из "Вокзала..."? Того самого, который сначала вырастил ужас Данвича Нью-Кробюзона, не подозревая ни о чём, а потом потратил немало усилий, чтобы его уничтожить? Так вот, ещё до того, как тов. Гримнебулин связал свою жизнь с самкой хепри по имени Лин, он был весьма близок с самкой человека по имени Беллис Хладовин.
Беллис ещё не имеет ни малейшего понятия о том, что её ждёт, и время от времени добавляет новые строчки в письмо другу, которое ей так и не удаётся отправить даже из Салкрикатор-сити -- столицы креев (зря она, что ли, учила салкрикатор, чтобы выдать себя за переводчика-професионала?). И о том, что глубокой ночью в трюмы "Терпсихории" загружают живой товар для колонии -- рабов-переделанных, она тоже понятия не имеет. Всё, на что она рассчитывает -- затеряться в джунглях Нова-Эспериума и, может быть, когда-нибудь потом всё-таки вернуться на родину, в проклятый и любимый Город. И надеется, что на бронированный кробюзонский транспорт вряд ли посмеют напасть пираты. А попутно описывает в разрастающемся письме своих спутников, в т.ч. видного учёного-натуралиста Иоганнеса Тиарфлая.
Помните, как выглядели самки хепри? Точёные женские тела с жукоголовами, напоминавшими скарабеев. А вот так -- креи, с которыми пришлось общаться Беллис в качестве переводчика: "Верхнюю часть тела крея от человеческого отличали только маленькие жаберные складки на шее, но в их подводной бледности было что-то враждебное. Ниже пояса креи представляли собой гигантских скальных омаров — шишковатый сегментированный панцирь. Человеческое брюшко выступало из-под панциря в том месте, где у омара были бы глаза и усики." И в их столице выясняется, что "Терпсихории" придётся принять на борт ещё одного пассажира -- некоего Сайласа Фенека, обладающего правом (соответствующие бумаги от кробюзонских властей прилагались) в случае чего использовать корабль по своему усмотрению. А заодно выясняется и внезапно обнаружившаяся пропажа одной из трёх кробюзонских буровых установок, за безопасность которых отвечало правительство Салкрикатора. Опаньки...
В общем, Фенеком единолично было принято решение (капитана корабля он просто поставил перед фактом) возвращаться обратно. И тут нарисовались внезапные пираты -- как на бронированных катерах, так и с воздуха, на аэростатах, и из-под воды, когда подводной лодке удалось высадить абордажную команду. Звучал булат, картечь визжала, рука бойцов колоть устала, и ядрам пролетать мешала гора кровавых тел. Ну, не совсем так, но вроде того. Особенно на полуюте, откуда двигался человек в сером, кромсавший в клочья всё, что сопротивляется.
"— Сдавайтесь! — снова крикнул серый. Говорил он с акцентом, незнакомым Беллис. — Бросайте оружие, и останетесь живы. А попробуете поднять на нас руку, будем уничтожать вас, пока не поумнеете.
— Боги тебе в печень… — закричал было капитан Мизович, но командир пиратов прервал его.
— Сколько еще своих людей вы хотите погубить, капитан? — театральным голосом произнес он. — Прикажите им бросить оружие, и они не будут чувствовать себя предателями. В противном случае вы приказываете им умереть. — Он вытащил из кармана кусок фетра и начал протирать свой клинок. — Решайте, капитан."
Сдались, конечно. Пираты вывели на палубу всех пассажиров из кают и зеков-переделанных из трюма, капитан вслух предположил, что пиратов интересует выкуп, но ни выкуп, ни Нью-Кробюзон как таковой пиратов не интересовали. Как, собственно, и капитан, которому было предложено отвернуться, и тогда он всё понял ещё до того, как его череп разлетелся на куски от выстрела в упор. Следующим свалился помощник капитана, а среди матросов и офицеров началась паника в ожидании бойни.
Но никакой бойни не было. Зато была Армада.
Именно так именовалась плавучая пиратская республика, расположившаяся на сотнях и сотнях связанных и скованных кораблях в единый плавучий остров, свободно дрейфующий или же влекомый буксирами. Республика скорее федеративного характера, где рулил совет, состоявший из представителей власти отдельных кварталов, а советом рулили Любовники (ну, так их называли) -- парочка садомазохистов с покрытыми шрамами телами и лицами. Именно они и приветствовали на борту Армады гостей поневоле с "Терпсихории":
"Все разом выдохнули, раздался всеобщий вскрик, а за ним вспышка недоверчивых одобрительных восклицаний, огромная всесокрушающая волна радости, шедшая от сотен изможденных переделанных, зловонных и дрожащих. Эта волна поднималась и поднималась, поначалу нерешительно, а потом резко перешла в безумное, исступленное ликование.
— Люди, какты, хотчи, креи… переделанные, — сказала женщина. — В Армаде вы все моряки и граждане. В Армаде нет привилегированных. Здесь вы все свободны. И равны."
Как ни странно, целью пиратских набегов как на корабли, так и на прибрежные города были в том числе и книги. Отдельный Книжный город, контролируемый хепри, был отведён именно под библиотеку -- богатейшую, надо признать. Беллис согласилась работать в этой самой библиотеке -- составлять и упорядочивать картотеки, раскладывать книги, но так и не могла привыкнуть к мысли, что это всё для неё теперь уже навсегда (голосом Джека Николсона). К своей работе она привлекла и мальчишку-юнгу с "Терпсихории" по кличке Шекель, попутно попытавшись (и небезуспешно!) научить его читать. А Шекель, можно сказать, стал мужчиной, обзавёдшись собственной любимой женщиной -- нет, не Беллис, разумеется, а Анжевиной, бывшей зечкой из переделанных. Уж и не знаю, за что её тело изуродовали подобным образом, но вместо ног где-то от половины бедра и ниже у неё находилась тележка на паровом ходу, в топку которой надо было регулярно подбрасывать уголь. Старый неэффективный двигатель, жрущий уголь как не в себя, заставлял женщину спать буквально вполглаза, чтобы не угас огонь в очаге, образно говоря. Другой переделанный, Флорин Сак, с которым парнишка сдружился ещё на борту корабля и у которого на грудь были пересажены щупальца какого-то морского животного, оказавшийся весьма одарённым механиком (потом он, кстати, модернизирует движок Анжевины, чуть ли не в несколько раз повысив его КПД), на Армаде стал работать водолазом -- он вообще любил море, а от регулярных погружений и пересаженные щупальца переставали болеть. Потом его переделают ещё раз, но уже по его собственному желанию, сделав из него настоящее двоякодышащее земноводное с жабрами и лёгкими одновременно. Иоганнес Тиарфлай тоже был весьма рад: руководство Армады пригласило его к сотрудничеству как раз по профилю его научной деятельности. В общем, жизнь налаживалась практически у всех, кроме матросов и офицеров, так и не пожелавших принять новую пожизненную родину, у Беллис да у Сайласа Фенека. Кстати, из бесед с Фенеком Беллис открыла для себя много интересного: оказывается, Дженгрис, где обитали гриндилоу, таки не россказни ушлых купцов; Великий Кромлех, где властвуют танати -- мёртвыё -- далеко не выдумка,а реально существующая местность, откуда родом, как потом выясняется, и правитель квартала "Сухая осень" Бруколак:
"— Бруколак. Он — аупир. Лоанго. Каталкана. — Карриана одно за другим произносила эзотерические слова, глядя в глаза Беллис, но понимания в них не видела. — Он гемофаг, Беллис. Немертвый…
Вампир."
Однажды, разговаривая с Каррианой, Беллис обратила внимание на её странную бледности, на что та ответила чем-то вроде "Дык мы ента-а-а... налоги вчера сдавали". Ну, вы поняли. 8-)
Кстати, не всё так просто было с этим Великим Кромлехом. Живые, хотя и обитавшие в гетто, не испытывали страха или ненависти к мёртвым, как и наоборот: мёртвые ценили в живых возможность стать мёртвыми. Не умереть окончательно и бесповоротно, конечно же, но стать танати, пройдя соответствующий ритуал и фактически обретя посмертное бессмертие. Поэтому мёртвый вполне мог дружелюбно потрепать по голове живого ребёнка, и всё было в порядке вещей для всех, кроме тех, кто не был ни вполне живым, ни вполне мёртвым, будучи вампиром. Их не любили ни те, ни другие, но иногда, снисходительно жалея, живые позволяли им напиться своей крови. Немного, исключительно из жалости.
А вот Фенек, который, как в том анекдоте, и везде-то побывал, и всё-то видел, рассказал было Беллис страшную тайну: оказывается, когда он ошивался у гриндилоу, промышляя торговлей, он пронюхал о готовящемся вторжении в Нью-Кробюзон. Представьте себе орды земноводных, вооружённых острейшими зубами, когтями и нехилой боевой магией, готовые в любой момент хлынуть в Город по рекам и системе водоснабжения, чтобы утопить этот город в крови. Вот, мол, зачем ему, Фенеку, было нужно срочно добраться до Нью-Кробюзона -- чтобы передать куда следует планы вторжения, и тут вдруг всему этому помешали долбаные пираты... мы тут сидим, а там копятся силы немеряные, Отечество в опасности, и некого послать с бумагами. Такая вот хрень. Стоит ли говорить, КАК приняла это известие Беллис, которая воспринимала Армаду исключительно как пиратское псевдогосударство-паразит? Правда, у Тиарфлая, например, были свои возражения насчёт Армады, хотя Беллис и считала, что учёного просто купили, высоко оценив его способности:
"— Беллис, — повторил он тем же голосом. — Мне жаль, очень жаль, что вы чувствуете себя похищенной. Я понятия не имел. Но против чего вы возражаете? Против того, чтобы жить в городе-паразите? Сомневаюсь. Может быть, Нью-Кробюзон и утонченнее Армады, но попробуйте-ка сказать жителям разрушенного Суроша, что Нью-Кробюзон — не пиратское государство… Культура? Наука? Искусство? Беллис, вы даже не понимаете, где вы оказались. Этот город — сумма сотен культур. Любой народ, живущий на берегах моря, терял корабли — они терпели поражения в боях, их захватывали пираты, угоняли дезертиры. И вот теперь они здесь. Они — то, из чего состоит Армада. Этот город — сумма потерянных за всю историю мира кораблей. Они бродяги и парии, а их потомки принадлежат к цивилизациям, о которых Нью-Кробюзон даже не слышал. Вы это понимаете? Вы понимаете, что это означает? Те, кто отринул свое прошлое, встречаются здесь, они переплавляются, как в котле, образуя нечто новое. Армада бороздит воды Вздувшегося океана практически с незапамятных времен, она отовсюду подбирает изгнанников и беженцев. Беллис, дерьмо небесное, да вы хоть что-нибудь о них знаете?.. История? Об этом народе мореплавателей многие века ходят легенды. Вы об этом знали? Вы знаете, о чем рассказывают моряки? Самому старому из судов Армады больше тысячи лет. Корабли могут меняться, но Армада ведет свою историю по меньшей мере от Людоедских войн, а некоторые говорят, что и от империи Призрачников, черт бы ее драл… Вы говорите — деревня? Никто не подсчитывал населения Армады, но это несколько сотен тысяч, никак не меньше. Пересчитайте все эти бесчисленные палубы. Длина улиц в общей сложности здесь ничуть не меньше, чем в Нью-Кробюзоне… Нет, Беллис, я вам не верю. Я не думаю, что у вас есть объективные причины не желать оставаться здесь и предпочитать Армаде Нью-Кробюзон. Я думаю, вы просто скучаете по дому. Поймите меня правильно. Я не прошу от вас объяснений. Ваша любовь к Нью-Кробюзону вполне понятна. Но вот что вы сейчас говорите: «Мне здесь не нравится. Я хочу домой».
Впервые он посмотрел на нее с чувством, похожим на неприязнь:
— А если положить на одну чашу весов ваше желание вернуться, а на другую — желания нескольких сотен переделанных с «Терпсихории», которым теперь позволено жить не как животным, то, думаю, ваши затруднения покажутся не такими уж существенными."
Разумеется, ни у кого из переделанных не было и быть не могло ни малейшего желания вернуться в Нью-Кробюзон, к рабскому существованию бесправного зека от свободы и равенства, обретённых на Армаде. Но кого волновали их эмоции? И когда внезапно вынырнувший поблизости кробюзонский флот, включавший и лучшие дредноуты, против которых были практически бессильны пиратские корабли, пошёл в атаку, бывшие рабы чётко понимали, за что они сражаются. И был бой, и обречена была Армада, и многие погибли, и когда уже практически не оставалось выхода, кробюзонских десантников, уже прорвавшихся до "Норд-Оста" "Гранд-Оста", остановил один человек -- Утер Доул со своим Мечом Возможного. И тот, ради которого, собственно, и развернулась эта битва, почувствовал, как все его надежды, казалось бы, так хорошо просчитанные, пошли прахом:
"Он сообщил своему правительству обо всем — предупредил их о наускопистах, и потому кробюзонские метеомаги сумели скрытно подвести флот к Армаде; предупредил о воздушных судах, и на этот случай были приготовлены големы; сообщил им о количестве армадских кораблей, которым придется противостоять. Кробюзон отправил силы, необходимые для разгрома армадского флота, о составе и численности которого им было в подробностях сообщено. Но человек не принял в расчет эти бесполезные, траченные временем буксиры и пароходы, траулеры и сухогрузы. Он и представить себе не мог, что они, груженные взрывчаткой, бесшабашно ринутся в бой. Он даже и подумать не мог, что эти суденышки устремятся вот так по волнам навстречу броненосцам и линкорам, стреляя из своих жалких пушечек, как мальчишки из рогаток. Ему и в голову не приходило, что экипажи бросят свои суда, когда до противника останутся считанные ярды, кинутся в воду с дымящих кораблей и переберутся на плоты и спасательные шлюпки, откуда будут смотреть, как их суденышки таранят борта кробюзонских судов, пробивая дюймы металла и взрываясь."
Вряд ли стоит завидовать экипажам тех кробюзонских кораблей, которым повезло вырваться из огненного (магическое пламя тоже бушевало вовсю) ада: без запасов горючего, ушедших на дно вместе с дредноутами, они были практически обречены на голодную смерть, но кто их сюда приглашал?..
А ведь если бы Беллис не поверила Фенеку, ничего этого не было бы. Именно она помогла ему передать в Нью-Кробюзон своё донесение -- подробное письмо о готовящемся вторжении гриндилоу, служившее всего лишь маскировкой для того, что было упрятано в двойном дне упаковки. Именно её и оказалось проще всего использовать втёмную. Хорошим шпионом был Фенек, квалифицированным -- настоящий агент 007, для которого все люди вокруг -- инструменты.
Как ни странно, в дальнейшем читателю становится понятным и то, что руководило сестробратьями из ДРГ гриндилоу, загнавшими насмерть нескольких китов, запытавшими не одно разумное существо (некоторых допрашивали и после смерти), ранившими аванка, учинившими резню на Армаде: вовсе не изначально свойственная жителям Дженгриса варварская немотивированная жестокость, а вполне естественное (цель иногда оправдывает средства, не так ли?) стремление защитить свой мир от... правильно -- вторжения из Нью-Кробюзона. Вот что на самом деле готовил Сайлас Фенек, тщательно разведавший систему обороны гриндилоу, сильные и слабые стороны их биологического оружия (привет из Эдема тов. Гаррисона от цивилизации иилане́), а на что способны нью-кробюзонцы, уже сказал как-то Иоганнес Тиарфлай: "Может быть, Нью-Кробюзон и утонченнее Армады, но попробуйте-ка сказать жителям разрушенного Суроша, что Нью-Кробюзон — не пиратское государство…" Отступать гриндилоу некуда, позади -- Дженгрис с его садками, где выводится молодь, вот им и приходится убивать, чтобы предотвратить гибель своего мира и, возможно, своего вида. В конце концов они всё-таки добираются до шпиона, находят его записи и вместе со столь весомыми уликами уволакивают Фенека, чтобы судить и карать его уже у себя, в Дженгрисе. Не помогла ему и магическая вещица, позволяющая скользить между слоями реальности, вспарывая их подобно ножу струподела, а в качестве побочного эффекта вызывающая быструю мутацию (о которой, кстати, сам Фенек и не подозревал).
Кстати о струподелах. Весьма эффектно описаны сцены гладиаторских боёв на Армаде, когда т.н. струподелы развлекали зрителей смертельными для кого угодно, но не для них кровавыми схватками: вспарывая собственную кожу ритуальными ножами, смоченными в специальной жидкости, они сооружали поверх кожи своеобразные биокристаллические доспехи из тут же сворачивавшейся собственной крови. Там же отметился и Утер Доул, личный телохранитель Любовников, непревзойдённый боец, тот самый предводитель пиратов, одетый в серое, который брал "Терпсихорию". Владелец уникального Меча Возможного -- оружия, способного одновременно наносить удары во всех направлениях, по которым он мог бы ударить и попасть, оставшегося от полумифической Империи Призрачников, явившихся из космоса. Да-да, именно из космоса, потому что как иначе можно толковать следующую легенду:
"— Там есть один фрагмент… — Доул задумался (и Беллис в ужасе поняла, что его музыкальный голос убаюкивает ее), — «Верши дня». Возможно, вы с ними знакомы? «Устрашающее, огнеметное плавание по долине миров мимо светил, огней в слепоте ночи…» Это описание путешествия Призрачников из… их мира в Бас-Лаг. В чреве металлической рыбы, плывущей в темном море звезд. Но самое интересное — это описание их дома, места, откуда они прибыли. Толкователи перепутали его с адом."
Приземление корабля Призрачников сопровождалось таким выбросом энергии, что треснула и раскололась не только земная кора, но и сама реальность этого мира:
"— Ломаная страна, лежащая за невероятным морем, — сказал Доул. — Я в юности потратил немало времени, изучая мифы и космогонию. Треснувшая земля, страна Призрачников, «Верши дня»… Призрачники явились к нам с восточной оконечности Вселенной. Они миновали каменные глыбы, вращающиеся в небе, — еще один мир, более хрупкий, чем наш, на бескрайнем плато, — и пробрались сюда, на землю столь благодатную, что она могла показаться им раем — бесконечное мягкое утро. И физические законы здесь отличались от законов их земли. Природа этого мира была спорной… Некоторые говорят, что их приземление сопровождалось таким выбросом энергии, что вполне можно было разбудить хаос Вихревого потока, прямо над местом перехода. Это сказки. Но их прибытие и в самом деле было достаточно бурным, чтобы распороть мир, саму реальность. Треснутая земля была реальна и была их творением. Если ты разбиваешь что-то, содержимое прорывается наружу… Покинув свой первый дом, я несколько лет изучал этот разлом. Искал методы и инструменты, которые позволили бы понять его. А когда я оказался здесь, Любовники увидели в моих знаниях то, что я и вообразить не мог… Представьте себе мощь Призрачников, их науку, их магию. Представьте, что они могут совершить, что они уже совершили с нашим миром. Вы видите масштаб катаклизма, вызванного их прибытием. Не только в физическом, но и в онтологическом смысле. Приземлившись, они взломали не только поверхность мира, но и его законы. Что уж тут удивляться, если мы со страхом произносим название империи Призрачников?"
Вот в поисках этого самого разлома земной коры и реальности -- Шрама -- и движется Армада, руководимая и вдохновляемая Любовниками. Зачем? Бог весть. Наверное, чтобы добраться до источника невероятного могущества, о котором Утер Доул говорил так: "— «Мы покрыли этот мир шрамами надежды, нанесли ему тяжелые раны, разломали его, поставили свои знаки на самых отдаленных его землях, протянувшихся на тысячи лиг за морями. Тому, что мы сломали, мы можем придать новую форму; то, что потерпело неудачу, еще может добиться успеха. Мы обнаружили богатые залежи возможностей, и мы выкопаем их…» Они вкладывали в эти слова буквальный смысл, это вовсе не был какой-нибудь победный клич, — сказал он. — Они покрыли мир шрамами, оставили на нем разломы. И при этом высвободили силы, до которых сумели добраться. Силы, которые позволяли им изменять форму вещей, терпеть неудачу и добиваться успеха одновременно, поскольку они разрабатывали возможности. Катаклизм такого рода — сотрясение всего мира, появление разломов — открывает богатый пласт возможностей… И они умели находить перспективы, выбирали лучшие и с их помощью изменяли мир. У любого действия бесчисленное множество последствий. Потенциально существуют триллионы триллионов исходов, многие миллиарды из них возможны, миллионы допустимо считать вероятными, некоторое их количество кажется реальным нам, наблюдателям, а реализуется только один… Но Призрачники знали, как задействовать те исходы, что могут воплотиться на деле. Как дать им что-то вроде жизни. Как их использовать, перевести в реальность, которая самим своим существованием отрицала существование их реальности, которая определяется тем, что случилось, и отрицанием того, что не случилось. С помощью машин вероятия дотягивались до реализации исходы, которые не вполне осуществились… Если бы я подбросил монетку, то она, скорее всего, упала бы орлом или решкой, хотя ведь нельзя исключать и приземления на ребро. Но включи я эту монетку в круговорот вероятия, то она стала бы тем, что Призрачники назвали бы монетой возможных падений — монетой возможного. И если бы я подбросил эту монетку теперь, то дела обстояли бы иначе… Орел, решка и даже ребро остались бы такими же возможностями, как прежде. Это монета факта. А вокруг них в разных степенях достоверности и постоянства в зависимости от уровня их вероятия разбросаны их «почти-исходы» — близкие возможности. Словно призраки. Некоторые из них почти так же сильны, как и факты, а некоторые едва заметны. Они лежат там, где могли бы упасть, — орлом, решкой, ребром. Вероятности — добытые и извлеченные на свет. Уменьшающиеся по мере смещения поля вероятности."
Вот, собственно, для чего и нужен был Любовникам пойманный аванк, самое большое живое существо в мире: раз уж ни один корабль не способен пересечь воды Пустого океана самостоятельно и добраться до Шрама, ничто не сможет остановить аванка, буксирующего Армаду. А там, в пункте назначения -- неисчерпаемые варианты возможного, в том числе и возможность перешагнуть любые барьеры. Тут, конечно, вспоминаются лемовские "Сказки роботов", а именно история о планете с Наивысшим Уровнем Развития, но это именно ассоциативная параллель, и не более того. Правда, мрачноватая, хотя и не дотягивающая по степени мрачности до Малярийного женоцарства. Да-да-да, великий физик и математик Круах Аум, написавший подробное руководство по вызову аванка из параллельного мира, да ещё и с формулами -- как физико-математическими, так и магическими, был анофелесом -- человеко-комаром. Потому-то и в его книге было написано: «Он обратился бы за помощью к чужакам, — неуверенно прочла она, — но чужаки избегали острова, боясь наших голодных женщин». Вот в поисках Круах Аума лично и отправляется армадская экспедиция на остров-гетто, где жили последние анофелесы: хищные, кровожадные, не отличающиеся умом самки и талантливые учёные и механики -- самцы, как и всякие самцы комаров, питавшиеся исключительно растительной пищей. Помните остров гарпий из "Одиссеи"? Вот что-то вроде того.
Оказалось, что анофелесы не связывают воедино письменную и устную речь: в совершенстве владея письменным верхнекеттайским, они не могли себе представить, как этот язык должен звучать. Им было достаточно умения записывать понятные им слова, а ротовой аппарат их не позволял издавать звуки иных языков, кроме собственного -- не имевшего письменности. Зато самки анофелесов вполне могли говорить, но им было не до разговоров и прочих высоких материй, потому что практически вечный голод не давал сосредоточиться ни на чём другом, кроме еды. Но, на какое-то время напившись крови, они вновь начинали осознавать себя как более-менее разумных существ, а в этот раз им повезло услышать человеческую речь -- звуки, которые они тоже могли бы издавать. И одна из самок попыталась это сделать:
"В тот вечер, когда один из их людей возвращался в свою комнату, к нему подлетела, раскидывая руки, вопящая самка-анофелес, и охранник-какт пристрелил ее из дискомета.
Беллис услышала щелчок выстрела и выглянула через щель в ставне. Анофелес-мужчина, бормочущий что-то сфинктерным ртом, присел рядом с телом и пощупал его. Рот ее был открыт, а хоботок болтался наподобие жесткого массивного языка. Женщина недавно ела. Ее все еще распухшее тело было почти рассечено надвое массивным крутящимся чакри, вылетевшим из дискомета. На землю хлынули фонтаны крови, которая стала впитываться и образовывать пыльные лужицы.
Мужчины-анофелесы качали головами. Тот, что стоял на коленях, подергал Беллис за руку и написал что-то в ее блокноте.
«В этом не было необходимости. Она не хотела есть».
А потом он объяснил ей в чем дело, голова у Беллис закружилась от чудовищности произошедшего.
— Эти анофелесы, они почти не знают своей истории, но знают, что какты — не единственный народ, обитающий за морем. Они знают о нас — кровеходах, и им известно, почему никто из нас здесь не появляется. Они почти забыли историю Малярийного женоцарства, но у них сохранились воспоминания о том, что их женщины… совершили что-то нехорошее… много столетий назад. — Она сделала паузу, чтобы Доул оценил фигуру умолчания. — Они относятся к своим женщинам без любви или отвращения.
Это был горький прагматизм. Они не желали зла своим женщинам. Они страстно совокуплялись с ними раз в год, но по возможности не замечали их, а при необходимости — убивали.
— Она не собиралась кормиться, — продолжала Беллис, стараясь говорить нейтральным тоном. — Она была сыта. У них есть… разум. Они вовсе не животные. Все дело в голоде, сказал он мне. Они могут очень долго прожить без еды, целый год, и все это время будут визжать от голода — ни о чем другом они не могут думать. Но если они поели, насытились по-настоящему, то на день или на порой на неделю, голод отступает. И вот в это время они пытаются говорить.
Беллис рассказала, как они прилетают с болот, приземляются на площади и кричат, пытаясь заговорить с мужчинами, произнести слова. Но им не удается выучить язык. Они ведь почти всегда голодны. Они знают, кто они такие.
Беллис поймала взгляд Утера Доула. Она вдруг поняла, что пользуется его уважением.
— Они знают. Изредка они могут сдерживать себя, когда их желудки полны, а разум на несколько дней или часов свободен, и тогда им понятно, что они делают, как живут. Они не глупее меня или вас, но чувство голода слишком отвлекает их, чтобы они научились говорить. Но раз в несколько месяцев, в течение нескольких дней у них есть возможность сосредоточиться, и они пытаются учиться… Но у них, судя по всему, ротовой аппарат устроен не так, как у мужчин-анофелесов, и они не могут производить нужные звуки. И только самые неопытные, самые молодые пытаются подражать мужчинам. А когда они высовывают хоботок, то рот у них почти как у нас. — Беллис видела, что Доул все понял. — Их голоса похожи на наши, — тихо продолжала она. — Они никогда не слышали такого языка, которому могли бы подражать, а теперь услышали: это наш язык. Та женщина была сыта, но не понимала языка, хотя сознавала, что не понимает. У нее, наверно, закружилась голова от всех наших речей — ведь и она сама могла производить эти звуки. Вот почему она полетела к тому человеку. Она пыталась поговорить с ним."
В общем, Круах Аум, первый (и последний?) из анофелесов за много столетий покидает свой остров, чтобы присоединиться к команде охотников на аванка, и его непосредственная помощь оказывается решающей: аванк вызван, пойман, взнуздан и теперь тянет Армаду к Шраму. На очереди -- последний этап: овладение потоками возможностей, дающей человеку практически божественную силу. В крайнем случае -- сравнимую с силой Призрачников.
Правда, не у всех вызывала восторг перспектива столкнуться с буйством вероятностей, далеко не все из коих могли стать благоприятными. Были и недовольные, желавшие... нет, странного как раз желали Любовники, точнее -- Любовница, которой удалось заразить своим фанатизмом и партнёра. Кстати о Любовниках и садомазохизме:
"— Он оставляет на ней отметины, знак собственности, делает на ней насечки, как на дереве. Он портит ее настолько, чтобы никто другой ее не возжелал… Эти шрамы называются фреджо… И вот шефом овладела любовь, или похоть, или еще что-то, сочетание разных чувств. Он принялся ухаживать за новенькой и вскоре предъявил права на нее со всей мужской напористостью, которой его научили. И она, не колеблясь, приняла его знаки внимания и вернула их, став его наложницей. Но, еще даже не решив, что она будет принадлежать ему безраздельно, он с неуклюжей бравадой после соития достал нож и порезал ей лицо — Доул замолчал, потом улыбнулся с неожиданным и непритворным удовольствием. — Она не шелохнулась. Она позволила ему сделать это… А потом взяла нож и порезала его.
Доул снова улыбался мне.
— Это было неожиданно. Собственность не оставляет отметин на своем владельце. Она не сопротивлялась ему, пока он метил ее, она поверила ему на слово. Кровь, порезанная кожа, ткани и боль, струп и шрам были знаками любви, и она хотела не только их получать, но и давать… Делая вид, будто фреджо и есть то, что он подразумевает, она их изменила, вложила в них нечто гораздо большее. Изменив их, она изменила и его. Она испещрила шрамами не только его лицо, но и его культуру. Так они стали черпать друг в друге успокоение и силу. Эти раны придали их отношениям страстность и напряженность — раны вдруг сделались символом чистоты… Я не знаю, как он повел себя в первый раз. Но в ту ночь она перестала быть его куртизанкой и сделалась ровней ему. В ту ночь они потеряли свои имена и стали Любовниками. А у нас в Саргановых водах появились два правителя, которые вдвоем правили целеустремленнее, чем когда-либо правил один. И все для них открыто. В ту ночь она научила его, как менять законы, как идти всегда вперед. Она уподобила его себе. Она жаждала перемен… Она такой и осталась. Я знаю это лучше многих — я помню, как пылко она отнеслась ко мне и к моей работе, когда я впервые появился здесь. — Доул говорил тихо, задумчиво. — Она берет обрывки знаний, приносимых новичками, и делает их… переделывает с воодушевлением и упорством, сопротивляться которым невозможно… Эти двое каждый день подтверждают свое движение к назначенной цели. Фреджо появляются постоянно. Лица и тела этих двоих стали картой их любви. Это география, которая изменяется и с годами проявляется все явственней. Каждый раз шрам за шрам — знаки уважения и равенства."
После непродолжительной гражданской войны на Армаде (мало было сражения с кробюзонским флотом? получите междоусобицу), вызванной нежеланием части народа (и немалой, как выяснилось) идти вперёд до упора, кое-что изменилось и в отношениях между Любовниками. Мятеж поднял Бруколак, согласовав совместные действия с диверсантами-гриндилоу. Обычная сделка, ты -- мне, я -- тебе. Бруколаку -- остановка движения вперёд с перспективой возврата, гриндилоу -- Фенек, живой или... всё-таки лучше живой, ссс ним будет о чём побессседовать... Формально обе стороны выполнили условия соглашения, фактически же мятеж захлебнулся сразу после отплытия диверсантов: вампиров буквально стёрли в порошок (чуть было не сказал "в лагерную пыль", но лагерей на Армаде не было). Любовница требовала продолжения банкета похода за чудесами, Любовник же склонялся к тому, что нельзя железной рукой загонять человечество в счастье, которое к тому же может обернуться и своей противоположностью. А когда в океане подбирают сбежавшего какта Хедригалла, перепуганного и уверяющего, что все они давным-давно мертвы, что он своими глазами видел, как в гигантскую мировую трещину падал аванк, увлекая за собой Армаду -- тогда ощущение чего-то близкого и непонятного коснулось практически каждого. Что там у нас с множественностью миров, порождённых расщеплением вероятностей? Да примерно то же, что и с Мечом Возможного: одновременная равновероятность разнообразных исходов, одновременно же становившихся реальностью. Широкие народные массы не оценили столь радужных перспектив и дрогнули, а вместе с ними дрогнул и Любовник. Дрогнул -- и перестал существовать для Любовницы, потребовавшей для себя и немногих верных корабль с аппаратурой, на котором она собиралась дойти до конца -- до Шрама, благо расстояние было уже не так и велико.
Армада возвращалась. Аванк, так и не оправившийся от ран, нанесённых ядовитыми зубами гриндилоу, двигался всё медленнее и медленнее, и все понимали, что он умирает. Шекель погиб, оставшись только на фотографии. Утер Доул пообещал Беллис вернуть её на родину -- в Нью-Кробюзон, и в этом она увидела банальную плату за выполненное задание: он не любил руководить, он высоко ценил свободу наёмника, но, подбрасывая кому следует определённые мысли в нужный момент, являлся неким серым кардиналом Армады. Беллис Хладовин, человек, чьи действия изменили многое, больше не уверена даже в собственном существовании. Даже шрамы на спине, оставшиеся от наказания плетьми, ничего не добавляют к реальности, когда она продолжает письмо неведомому другу: "Умел ли он разыгрывать возможности, как виртуоз? Мог ли он сделать так, чтобы реализованная возможность включала мое и Флорина присутствие при возвращении Хедригалла, нашу готовность?
А что, если бы настоящей Беллис не оказалось там в нужное время? Он что, воссоздал бы другую? Воссоздал бы меня? Ту, которая в соответствии с его замыслом оказалась бы в нужное время в нужном месте?
И может, я Беллис-двойник?
И если так, то что случилось с той, другой? С настоящей?
Я так никогда и не узнаю, что же произошло, насколько меня использовали среди всего этого хаоса, крови и резни.
Но в том, что меня использовали, сомнений нет."
"От меня скрыли столько правд. Это жестокое, бессмысленное путешествие пропитано кровью. Я вся до тошноты измарана ею. И ничего другого — сумбурное и варварское, начисто лишенное смысла путешествие."
Беллис Хладовин, человек-инструмент, вынужденный теперь жить с этим пониманием, как со шрамом на сердце. Как там писал Гейне? "Через мою душу прошла великая мировая трещина".
Шрам.
