Найти тему
Александр Балтин

Музей и ворона

Здесь был любимый – один из – музей детства: морской музей, и то, что помещался он в церкви, не заботило совершенно…

Чудные макеты, модели, панорамы: водолаз, работающий над креплением определённых деталей судна, плавные рыбы, замедленно скользящие за стеклом.

Макеты греческих трирем и египетских лодок, каравелл и галионов; современных, блещущие детальками из хромированной стали суда: сколько счастливого времени провёл, любуясь, как трепетала, тянулась вверх душа...

Интересно, будет она трепетать также у кого-нибудь из сегодняшних детей, приведённых в церковь – естественно забравшую себе здание?

Мало им новоделов, мало бесконечного вторжения в жизнь, противоречащую их кривым представлениям об оной, мало лоснящихся жиром, сытых, наглых попов, выступающих по телевизору…

Кому они служат?

Чудесный, развивающий, славно обустроенный музей – единственный в столице, обращённый в банальный, наполненный тяжёлым ладанно-восковым духом дом: где всё гнетёт, всё привязано к мёртвому, разработанному для людей пятнадцатого, когда не двенадцатого века, обряду…

Огибаешь, лелея детские воспоминания, вступаешь на Рождественский бульвар, и идёшь медленно, точно впитывая нечто старомосковское, или стараясь впитать…

Голый воздух сквозит обнажёнными деревьями: декабрь ещё не разошёлся: снега мало…

Он, выпавший вчера, уже истоптан, изорван каблуками, хотя сейчас – в полуденное время – мало пешеходов…

Снова храм: величественный, помпезный, снова новодел, представляющий торжествующее православие.

Особнячки по другой стороне чудесны: каждый имеет своё лицо, а тут… надо ж…

Низко над карнизом размещённый балкон не позволяет вороне пройти свободно; она не взлетает, идёт, пригнувшись, и в движение её есть нечто человеческое – то, так пригибает голову, ступает осторожно…

-Если вы хотите интерьер в полутёмных тонах, я бы предложил кофейные, - врывается в сознание кусочек разговора по телефону, и оборачиваешься непроизвольно: молодой парень, явно спешащий…

Из монастыря колокольный звон колышет воздух; бульвар круто скатывается вниз, и большое движение – густое бурление плазмы человеческой – готово поглотить, растворить в себе…

-Я могу предложить вам разные тона, разные варианты оформления, - снова оборачиваешься, и видишь того же парня…

Шарики судеб не сходятся: и сколько их – крохотных, ничего не значащих раскидано по территории Москвы…

И, спустившись к началу Петровского бульвара, растворяешься в плазме – такой же ничего не значащей единицей, как другие…