Десять лет назад ушел из жизни Вячеслав Тихонов (1928–2009) — эмблематический представитель советского кинематографа, всенародно любимый Штирлиц. Пытаясь разгадать феномен выдающегося актера, мы проследили его головокружительную советскую карьеру, начиная с первых «простонародных» ролей и заканчивая озвучкой «Воспоминаний» генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева.
«Профессия — киноактер» — так называется фильм, снятый Станиславом Ростоцким в связи с 50-летием Вячеслава Тихонова (1978), совпавшим, надо сказать, с пиком его всенародного признания. На тех, кто давно не видел позднюю советскую документалистику, скорее всего, произведет впечатление подчеркнутая, по нынешним меркам прямо-таки вопиюще антителевизионная неспешность картины. Вот Тихонов за рулем «Волги» едет по Владимирке к родителям, и его останавливает инспектор ГАИ. Вот родительский дом в Павловском Посаде. Отзывы коллег — тщательно отобранных и, конечно, не менее солидных и премированных, чем сам виновник торжества. Многочисленные эпизоды и кадры из фильмов. Встречи с поклонниками.
Юбилейная приподнятость повода снижена тихим закадровым голосом, почти шепотом (текст читает Валерий Рыжаков). По идее, цель такого понижения тона — в создании интимной и доверительной атмосферы. Однако на самом деле речь авторы ведут вовсе не о близком, а наоборот, о захватывающе высоком. О практически недосягаемом. Вслушаемся в этот благоговейно почтительный и одновременно дружеский, с хитринкой шепоток:
«Согласно официальным данным, на 1 января 1978 года в Москве проживает семь миллионов девять тысяч человек. Двенадцати из них за высокие заслуги перед киноискусством присвоено звание народного артиста СССР...»
Мы видим Арбатскую площадь, полную прохожих, и нашего героя, взбегающего из подземки на Новый Арбат (тогда — проспект Калинина) под музыку Таривердиева из знаменитого телесериала.
«Что же это за профессия? Такая же, как все? — продолжается закадровый текст. — Служба или служение? Цветы и аплодисменты или бесконечный, невидимый другим труд?»
Из постановки вопроса понятно, что во многом второе. Но пока что мы видим переполненный зал Дома кино.
«Юбиляра приветствуют официальные лица, — Рыжаков выдерживает отчетливо ироническую паузу, — и знатные люди».
Непонятно, к чему ирония, когда люди и правда знатные — в зале едва ли не весь советский бомонд. Партийная, чиновничья, творческая элита. Обстановка торжественная, сегодня сказали бы — «пафосная»: не столько даже размах, сколько какая-то непреднамеренная серьезность происходящего. Ощущается, что чествуют не абы какого лицедея, пусть даже самого талантливого и любимого, но именно лицо государственной важности.
Недаром, не сговариваясь, разными словами и все же солидарно Николай Крючков, Борис Андреев, Всеволод Санаев выделили такие качества Тихонова-актера, как внимательность, чуткость, подтянутость. Прибавьте к природному трудолюбию и таланту строгие требования вгиковского преподавателя Бориса Владимировича Бибикова (принявшего 18-летнего Славу, не прошедшего конкурс, из жалости): «Помните, у вас нет ни секунды отдыха» — и станет, в общем, понятно, какой перед нами ценный кадр. К этому же мотиву постоянного поиска на протяжении всей ленты возвращается и Ростоцкий, внушая зрителю, что актерство — это непрерывный, необъятный жизненный труд, ненормированный рабочий день и страшная эмоциональная перенагрузка —
«Актер расходует душевные силы», «А сколько потребовала эта роль...», «Сейчас вы увидите, как актер тратит свое сердце», «Бесконечный, невидимый другим труд»...
Вспоминает Ростоцкий и любимую формулу из «Доживем до понедельника» про «высокую себестоимость». Вглядываясь в любимые морщинки вокруг глаз, зритель понимает: «душевные силы» такого специалиста — не кот чихнул; они, как обогащенный уран, — наш стратегический ресурс, запасы которого ограничены.
И все-таки название картины Ростоцкого немного лукавит. Далеко ведь не всякому актеру, даже самому талантливому и даже в СССР, полагались такие почести. Сама мысль о том, что жизненный и профессиональный успех эквивалентен душевным и физическим затратам, не выдерживает критики, она — типичный образец оскорбительного, вульгарного упрощения. Вокруг нас живут и трудятся десятки, сотни, тысячи героев сцены, ежедневно выкладывающиеся в театре, на съемках и даже просто томящиеся в ожидании ролей. Настоящего признания добились из них единицы. А с другой стороны, можно назвать некоторое количество народных героев, пользовавшихся всесоюзной любовью не меньше, а то и больше Тихонова, но при том свободных от налета официоза, невольно с именем Вячеслава Васильевича связанного. Однако такого признания, как наш герой, удостаивался мало кто. Так что дело здесь не просто в профессии, даже помноженной на большой талант и самоотдачу, но еще и в особенности тихоновского амплуа. В специфике его актерского дарования, о котором фигуранты «Профессии — киноактер» говорят только самые общие слова. А жаль. Было бы интересно узнать, как они ее понимали.
К сожалению — но не случайно, — постсоветскому периоду жизни Вячеслава Васильевича суждено было стать временем, в общем-то, случайных ролей, из которых запомнятся совсем немногие. Настоящий — советский — Тихонов прошел славный путь от заколдованного медведя в «Обыкновенном чуде» (театральная постановка Эраста Гарина) до (внутреннего) голоса Леонида Ильича Брежнева в телевизионном чтении его «Воспоминаний». За более чем 30 лет побывал, в частности, молодогвардейцем («Молодая гвардия»), трактористом («Дело было в Пенькове»), матросом («Мирные дни», «Чрезвычайное происшествие»), моряком-уголовником («Оптимистическая трагедия»), офицером Красной армии («Майские звезды»), военным корреспондентом («На семи ветрах»), царским офицером, работавшим на большевиков («Мичман Панин»), обнищавшим графом-эмигрантом («Две жизни»), князем Андреем Болконским («Война и мир»), учителем истории («Доживем до понедельника»), рядовым солдатом («Они сражались за Родину»), майором («Фронт без флангов»), штандартенфюрером СС и советским разведчиком («Семнадцать мгновений весны»), важным представителем министерства внешней торговли, ведущим сложные переговоры с западными покупателями («...И другие официальные лица»), больным писателем («Белый Бим Черное ухо»)... Впереди — роль генерала КГБ как высшая точка профессионализма советского актера («ТАСС уполномочен заявить»).
Из приведенного перечня ролей (а он неполон) хорошо видно, что их большая часть — это военные или должностные лица. Даже занимая невысокое положение (вроде анархиста-полууголовника в матросской форме из «Оптимистической трагедии» Самсонова или солдата из «Они сражались за Родину» Бондарчука), тихоновские герои, как правило, представлены не в срезе своей частной жизни, но в широком историческом контексте. Недаром и застаем мы их — не всегда, но чаще всего, — в периоды всевозможных катаклизмов вроде отечественных войн, революций или подпольной борьбы. Слепая Ванга, когда-то предсказавшая актеру, что главный успех придет к нему, когда он наденет военную форму, как в воду глядела: лучше всего на Тихонове всегда сидел именно мундир. И даже если персонаж его одевался в штатское, под пиджаком всегда угадывались погоны, а за героем — как минимум фронтовое прошлое.
Конечно, многим стройным и подтянутым фигурам к лицу воинская выправка. Однако если, например, в Олеге Янковском, даже вытянутом по струнке, всегда будет ощущаться совершенно отчетливое своенравие, в Василии Лановом — то солдафонская, то рыцарская прямолинейность, а в Олеге Борисове — трагическая и непреодолимая отчужденность — эти примеры можно продолжать до бесконечности, — в Тихонове свободно раскрывается словно бы надсубъективное, общественно символическое и национальное начало. Может быть, именно это имел в виду Эраст Павлович Гарин, отметивший в актере две вещи: «нежную лиричность и в то же время необычайный волевой напор». Тихонов олицетворил золотую середину между такими крайними фигурами спектра, как, скажем, тот же Всеволод Санаев (народный долг) и Олег Даль (чистый индивидуализм, уже почти несоветский). Кстати, роль учителя в «Доживем до понедельника» — пусть это мелодрама, и нет в ней никаких «переломных моментов», — оказалась настолько удачной именно благодаря этому точнейшему, до дюйма выверенному балансу между частным и общественным, индивидуальным и государственным, элитарным и общедоступным во всем строе, духе, сознании и мышлении персонажа. Весь облик актера каким-то удивительным образом нес в себе нечто гораздо большее, нежели могла бы выразить самая изощренная артистическая субъективность, — некое, повторюсь, надличностное содержание, если угодно — объективную историческую волю.
Вообще, фильмографию Тихонова принято официально делить на так называемый голубой период и период настоящих ролей. «Голубым» Гарин и Ростоцкий называют роли до «Пенькова» (1957) включительно. Сам Тихонов отозвался об этих ролях как о «наивных», добавив, что испытывает к ним благодарность и нежность, потому что, исполняя их, чувствовал себя рядом со своими кумирами — Крючковым, Андреевым, Астанговым и Симоновым.
Но чем же все-таки «настоящие роли» отличаются от ролей «голубого периода»? Ростоцкий (снявший Тихонова в пяти успешнейших картинах и являвшийся по нему, может быть, самым главным специалистом) полагает так:
«После «Пенькова» началась работа над образами, требовавшими внутреннего и внешнего перевоплощения».
На наш взгляд, можно сформулировать иначе: все последующие роли Тихонова предполагали глубокую раздвоенность образа. Дело не в персонажных легендах — вовсе не все его герои были разведчиками и дипломатами (хотя, пожалуй, подавляющее большинство), — а во внутренней неверности, непрозрачности сложного человека, пусть даже самого прямого и благородного в сердце своем.
Эта нравственная непроницаемость облика — столь же органическая, как и тихоновское обаяние естественности, которое было невозможно сымитировать, — заметна уже в Матвее («Дело было в Пенькове»). Уже в этом герое можно обратить внимание на потрясающее сочетание порядочности и бесстыдства — то есть на то самое свойство личности, которое иные назовут «самообладанием», «хладнокровием», «эффективной работой на результат», — словом, качеством, без которого действительно не бывает хорошего шпиона или резидента. Напомню, что в этой мелодраме молодой артистичный — весь, казалось бы, нараспашку — тракторист, едва женившись по любви, почти сразу же влюбляется в новую девушку, приехавшую из Ленинграда. Но фокус вовсе не в ветрености его чувств, а в полном отсутствии чувства вины перед молодой женой. Любовный треугольник — или, говоря языком более поздним, «двойная агентурная игра» — преспокойно продолжается до тех пор, пока жена не доходит до нервного срыва и чуть ли не до покушения на убийство соперницы. Мало кому удалось бы сыграть эту роль так, чтобы поведение мужа не вызывало нареканий. Тихонову — удалось. А вскоре ему будут удаваться и не такие трюки.
Уже в самом имени-фамилии актера есть неприметный оксюморон: разве слава бывает тихой? Но здесь же и намек на особую, негромкую героику его образа. Этот дар играть двойных агентов, должностных лиц с непростыми поручениями, «людей с другой стороны» (так и назывался еще один фильм с его участием — «Человек с другой стороны»), словом, тихих героев, первым отчетливо обнаружил, кажется, Михаил Швейцер, у которого Вячеслав Васильевич исполнил роль своего первого настоящего провокатора — мичмана Панина (1960). По уровню цинизма — причем цинизма, как бы незамечаемого советским зрителем, остающегося в слепой зоне приключенческого жанра, — эта роль оставляет Макса Отто фон Штирлица с его вероломством далеко позади. Ни присяга царю и отечеству, ни доверие коллег по службе не останавливают офицера, планомерно работающего на большевистских подрывников и не гнушающегося водевильной ложью. Совсем не обязательно быть монархистом, чтобы разглядеть крайнюю моральную предосудительность действий Панина. Ни о какой наивности авторов здесь не может быть и речи — Швейцер сознательно сделал ставку на феноменальную способность Тихонова превращать белое в черное, а черное в белое, сохраняя мину и внешне серьезную, и внутренне радостную, как у человека, убежденного в своей правоте. С годами эта тихоновская алхимия будет обретать все больший привкус морального ригоризма (сравним живую мимику того же Панина и бледную мертвенность Штирлица). Любопытно, что в картине есть юмористическая сценка, которая хорошо показывает, как легко эта «изменчивость» должностного лица может обратиться и против самой советской власти (надо полагать, весь эпизод — режиссерская фига органам). Руководство Военно-морского флота призывает офицеров бдительно следить за «внутренними врагами» (формулировка, имевшая широкое хождение в сталинские годы), и молодой красавец Панин, откликнувшись на обращение к нему, бойко вскакивает:
«Так точно, господин адмирал первого ранга! Внутренний враг не дремлет!»
Выше мы отметили, что название оммажа Ростоцкого лукаво. Действительно, судьба Тихонова — это частный пример киноактерской профессии, и пример исключительный. Однако в некотором более глубоком смысле и вопреки всяческим «партийным прочтениям» Тихонов является не исключением, а самым настоящим образцом глубокого понимания самой сути актерского профессионализма.
В «Профессии...» есть курьезный момент — Всеволод Санаев, стремясь подчеркнуть государственное значение таких мастеров, как Тихонов (и, конечно, как он сам), внезапно роняет, что актер неотделим от своей гражданской позиции (потому что зрители, де, влюбляются в образы и подражают им). Но то ли потеряв нить, то ли почувствовав слишком скользкую почву, артист свернул тему на полуслове. Понятно, что все — ровно наоборот: задача актера именно в перевоплощении. Перевоплощение это временно и контролируемо, и все-таки именно от его внутренней полноты зависит успех сыгранной роли. И в этом беспринципном протеизме — особый статус актерского искусства. Часто забывают, что миметический талант противостоит не только остальным ремеслам, изображая и пародируя каждое из них. Актерство является насмешкой и над понятием «гражданина» (в смысле открыто заявленной позиции — политической ли, религиозной и т.д.). Не забавно ли? Отечественного либерала с отечественным сталинистом разъединяет отношение к родным фобам, к общей истории, литературе и искусству, но объединяет любовная преданность звездам советского экрана. То, что мы не прощаем никому, мы прощаем актеру, ведь он — не он.
Вячеслав Васильевич не был, насколько известно, ни циником, каких играл, ни инакомыслящим. А был вполне лояльным советским гражданином, свято верящим в социализм с человеческим лицом. Да и как не верить, если это лицо — твое собственное? Тихонов уникален именно тем, что его искренность полностью совпадала с требованиями цинического профессионализма, профессионализм — с внутренней правдой воплощаемых образов, а образы, в свою очередь, выражали государственную политику страны в ее культурном художественном эквиваленте. Идеальный советский артист, и даже лучше — благодаря утонченному национальному обаянию красивого русского фенотипа, на которое советская власть вовсе не обязана была рассчитывать: оно досталось ей счастливым бонусом. Потому мы и почти не помним те довольно многочисленные роли, в которых актер, иной раз очень тонко, играл сугубо частных лиц — с ними могли не хуже справиться и другие яркие индивидуальности советской киношколы. Потому и закат его блистательной карьеры можно отсчитывать вместе с закатом советской власти и одновременно — с зарей перестройки.
Обстоятельные статьи о советском и разном кино — ради них подпишитесь на канал «Искусства кино» в Яндекс.Дзене.
