Активный участник литературного движения послевоенных лет – Константин Симонов. Он немало преуспел в борьбе с «отступлениями от генеральной линии» партии, будучи главным редактором «Нового мира», а затем «Литературной газеты», одним из руководителей Союза писателей. Порой он, казалось, был «святее папы римского», что признавал позже сам.
Жизненная и творческая судьба К. Симонова – во многом типичная, характерная для советского писателя, пример эволюции художника внутри и вместе с идейно-эстетической системой своего времени. Как «человек своего поколения», он считал возможным и необходимым различать оттенки руководства, командования литературой со стороны Сталина, с одной стороны, и А. Жданова, с другой; Сталин, в его представлении, был «либеральнее» «держиморды» Жданова. Писатель в целом с пониманием относился к намерению Сталина сразу после войны «прочно взять в руки немножко выпущенную из рук интеллигенцию», «пресечь в ней иллюзии», «указать ей на ее место», напомнить о том, что задачи, поставленные перед ней, будут и теперь «формулироваться» так же, как раньше… «Задравшие хвост интеллигенты», по мнению Сталина, должны знать свое место в обществе, подчиняться «ясно и определенно» формулируемым задачам.
Хорошо известна судьба тех, кого все же «подкрутили», пользуясь терминологией Сталина, кто стал «человеком из постановления», попал под колесницу политических кампаний. Как известно, очень тяжело переживал свое положение М. Зощенко; он пытался найти свое место в литературе, делал переводы, к сатире же больше не вернулся. Драматическое положение Ахматовой усугубилось осуждением ее сына Л. Гумилева; в этих обстоятельствах она написала и опубликовала в «Огоньке» (1950) стихи «Слава миру», восхваляющие Сталина, – это был, выражаясь словами Н. Некрасова, тот «неверный звук», который так и остался чужеродным в ее поэзии.
Б. Пастернака постановление ЦК 1946 года прямо не касалось, однако от него требовали публичного осуждения Ахматовой; он отказался – и тогда стрелы полетели и в него. Сразу же после выхода постановления А. Фадеев упрекнул Б. Пастернака в «уходе в переводы от актуальной поэзии в дни войны» (выступление на президиуме Союза писателей 4 сентября 1946 года).
В большой статье А. Суркова «О поэзии Б. Пастернака», опубликованной в газете «Культура и жизнь», говорилось об отрешенности поэта от актуальных задач современности. Позже, в марте 1948 года, тот же А. Сурков в докладе на собрании говорил об «индивидуалистическом творчестве Б. Пастернака, восхваляемом на все лады заграничными эстетами».
Еще позже критике подвергся Пастернак-переводчик. Т. Мотылева, в частности, писала, что в переводе «Фауста» Гете Пастернаком «все иррациональное передано слишком хорошо, а передовые идеи Гете… оставлены в тени и без внимания». Н. Маслин в статье «Маяковский и наша современность» обвинял Б. Пастернака в формализме, субъективизме и делал вывод, что творчество Пастернака «нанесло серьезный ущерб советской поэзии». О том же писали в журнале «Новый мир».
И это только небольшая часть критики, направленной на Пастернака в те годы. Он говорил, что искренне хочет быть в общем строю советской литературы, но – при всем своем желании – не может, этого не позволяла сама природа таланта поэта. С большим трудом он перенес кризис, найдя в себе силы остаться верным своему таланту и создав роман «Доктор Живаго», который он сам считал итогом всей своей деятельности. Но это было позже.
Пожалуй, не меньшее раздражение, чем Пастернак, вызывал другой поэт того времени – А. Твардовский, хотя его отношения с властью были более сложными и противоречивыми. Лауреат Сталинских премий, автор «Василия Теркина», в 1946 году написавший поэму «Дом у дороги», Твардовский подвергался неоднократной и резкой критике как главный редактор журнала «Новый мир».
Впрочем, позже новое подтверждение получил тот факт, что А. Твардовский довольно трезво смотрел на свое ближайшее окружение, на свою роль в журнале «Новый мир». Так, он довольно раздраженно писал в 1962 году в «Рабочих тетрадях 60-х годов»:
«Вообще эти люди, все эти Данины, Анны Самойловны (Берзер – зав. отделом прозы «Нового мира». – В.С.)… вовсе не так уж меня самого любят и принимают, но я им нужен как некая влиятельная фигура, а все их истинные симпатии там – в Пастернаке, Гроссмане… Это не следует забывать… Я сам люблю обличать и вольнодумствовать, но, извините, отдельно, а не в унисон с этими людьми».
Однако следует признать, что на практике А. Твардовский в значительной мере действовал именно «в унисон» с этими людьми и по их подсказке и поэтому давал все основания считать, что является проводником, рупором идей определенной части интеллигенции.
Серьезную критику вызвала также очерковая книга А. Твардовского «Родина и чужбина», опубликованная в журнале «Знамя» (1947). В частности, высказывались упреки в неумении видеть и показать правду о войне, о жизни деревни. Главный грех, который ставился в вину писателю, состоял в том, что он замкнулся в «тесном мирке» своих героев, за трудностями и недостатками послевоенного бытия оказался неспособен разглядеть перспективу, светлое будущее. Особенно примечательно, что столь поверхностные, стандартные претензии высказывали не только партийные критики и функционеры от Союза писателей вроде В. Ермилова и Л. Субоцкого, но и такие серьезные, талантливые писатели и критики, как А. Макаров и В. Овечкин. Критика книги очерков А. Твардовского была начата статьей В. Ермилова «Фальшивая проза», в которой говорилось, что Твардовский исказил образ народа, показал «оборотистых», думающих лишь о наживе и собственном благополучии. Твардовского упрекали также в «абстрактном гуманизме», «христианском восприятии» действительности и пр.
Характерно, что даже автор «Районных будней» В. Овечкин в значительной мере также солидаризировался с теми, кто – по сути – призывал Твардовского к откровенному приукрашиванию жизни, к отказу от «жалости» к крестьянину. Героя надо любить не таким, как он есть, рассуждал, например, Н. Атаров, – а таким, каким он должен быть. Этого героя писатель должен «потащить, даже силком, за шиворот, вперед, к лучшему для него, счастью». Почти то же самое говорил В. Овечкин:
«Надо этого мужика… взять за шиворот… и тянуть, и толкать носом в это место, где сладко, и если сегодня не сладко, то через 10 лет будет сладко».
Призывая ненавидеть «мужицкий идиотизм», Овечкин заключал: «Этой ненависти я у Твардовского не вижу»…
…И сейчас порой продолжаются споры о Твардовском, о его отношении к Сталину, о позиции в руководстве «Новым миром». Так, В. Шохина считает, что А. Твардовский был во многом сталинистом по своим убеждениям и «партлитноменклатурщик» по своему положению в литературном мире. Ю. Буртин, во многом аргументировано возражая Шохиной, пытается доказать, что Твардовский был принципиальным противником Сталина и все время отстаивал последовательную либеральную позицию. Буртин также считает, что отношение к Сталину в принципе не могло быть «объективным», оно могло быть лишь «односторонне» негативным. Но по сути такая же оценка распространяется и на отношение Твардовского к властям после смерти Сталина. Он, в частности, напоминает о постановлении ЦК от 23 июля 1954 г «Об ошибках журнала «Новый мир», которым Твардовским был отстранен от должности и главным редактором журнала стал К. Симонов. Далее Ю. Буртин называет рукописи различных авторов, которые были задержаны либо совсем не допущены к печати. Среди них – произведения А. Ахматовой, И. Эренбурга, В. Каверина, Е. Дороша, В. Некрасова, А. Яшина, В. Войновича, А. Солженицына, А. Бека и другие.. Видимо, здесь, как это часто бывает, по-своему правы обе стороны, неверны лишь крайности в том и в другом случае.
Как уже говорилось, от грубой, разносной критики не был застрахован никто и менее других – художники яркие, неординарные. Однако механизм партийно- административного управления литературой порой давал сбои. Редко, но все же бывали случаи, когда действительно талантливые, правдивые произведения получали поддержку и одобрение на самом верху. Внешне это выглядело как каприз или прихоть того, кто в данный момент олицетворял систему, но по существу подобные случайности лишний раз свидетельствовали о том, сколь узкими были рамки нормативных представлений.
Так, повесть В. Некрасова «В окопах Сталинграда», казалось, меньше всего могла рассчитывать на благосклонность: в ней содержался трезвый, реалистический взгляд на войну. Однако автору повести была присуждена Сталинская премия; видимо, Сталин таким образом решил продемонстрировать свое умение ценить независимое и правдивое суждение о войне.
В целом же нормативно-административный характер методов партийного руководства не мог не дать своих негативных результатов. В кино и театре эта политика привела к резкому сокращению числа новых фильмов и спектаклей. Если в 1945 году было выпущено 45 художественных фильмов, то в 1951 году – всего 9. Театры ставили в сезон не больше 2-3 новых пьес. Повсеместно практиковалась мелочная опека над авторами. Каждый фильм или спектакль принимался и обсуждался по частям, авторы должны были доделывать и переделывать свои произведения в соответствии с рекомендациями вышестоящих организаций.
То же самое происходило в литературе, в издательском деле. На это время, как известно, приходится практика «переделки» произведений писателями (А. Фадеев, Л. Леонов, М. Шолохов и другие). Целью такой переделки нередко была идеологическая «подчистка», создание идеально «правильных», «образцовых» произведений социалистического реализма. Именно в это время кристаллизовалась нормативность, «образцовость» творческого метода. Более того, даже в целом благотворная установка на классику, на «шедевры» зачастую оборачивалась, как уже отмечалось, невозможностью каких-либо экспериментов, отступлений от традиций, от принципов классовости и партийности.
И все же, подводя краткие итоги, подчеркнем, что «оттепель» как в обществе в целом, так и в литературе, была начата в недрах послевоенного периода. При всех издержках литературы этого времени, при всех трудностях и проблемах, которые мешали ее нормальному развитию, литература выжила, сохранила память о своих традициях и прежних достижениях. И уже, во всяком случае, «оттепель» не была следствием волевого решения Н. Хрущева и его сподвижников, неким единовременным действием, неожиданным прорывом. Это был сложный и довольно длительный процесс, имевший историческую логику, свои этапы.
Статья "Эренбург и любовь к Сталину" здесь
Tags: ЛитературоведениеProject: MolokoAuthor: Саватеев В.
Книга "Мы всё ещё русские" здесь