Появление этих заметок связано исключительно с глубинными течениями авторской памяти, которая «как и вода, содержит газы»…
В большой биографии Александра Галича фигурирует посещение поэта одним молодым человеком, который, заметив среди пластинок Revolver, с изумлением слышит от хозяина дома восторженный отзыв о следующем диске, который «еще интереснее». И всё это происходит в середине шестидесятых.
Даже если это wishful thinking рассказчика, описанная сценка вызывает симпатию и зависть каждого, кто не мог рассчитывать на такой разговор в силу возраста и отсутствия связей.
Я, например, точно не мог. Но, на солидном возрастном рубеже, мне тоже хочется сказать несколько слов, утвердив за желаемым статус завершенного дела.
Расшифровать ход мыслей молчаливого битла куда сложнее, нежели приписывать ему собственные, отпуская комплименты, произносимые над покойником тоном свадебного тамады, перепутавшего ритуал.
Гитарист выражает законченную мысль комбинацией звуков, которые, чтобы их анализировать, надо попытаться сперва извлечь самому. Иначе это будет выглядеть синхронным переводом с незнакомого вам языка.
То есть, наиболее верной точкой зрения на Харрисона будет пересмотр собственных сомнений, а не пересказ чьих-то открытий.
Неведение поможет сохранить свежесть ознакомления с «Револьвером» того юного москвича в квартире успешного сценариста и драматурга.
Признаем смело – фактор пения на иностранном языке для советского слушателя был подчас важнее гитарных пассажей. Имел значение даже акцент – грузинский, армянский, прибалтийский.
Четыре ранние работы Харрисона-вокалиста концентрируют все особенности раннего биг-бита, и я готов перечислить их с удовольствием. Хронологически это: Do You Want To Know a Secret, Don't Bother Me, Devil In Her Heart и Happy Just To Dance With You.
Будь эти песни собраны на одном EP, они стали бы мощнейшим стимулятором ностальгических настроений, отражая романтику ливерпульского периода не менее четко, чем позднейшая When We Were Fab воссоздает атмосферу «Магической экскурсии» и «Желтой субмарины».
Это звуковое зеркало эпохи, чье эхо настигает ценителей в теперь уже отдаленном от нее будущем.
Вероятно, таким же отголоском пятидесятых внимательному слушателю «в гостях у Галича» казались клавишные трезвучия в I Want To Tell You, похожие на перерожденное вступление к Shake, Rattle and Roll Биг Джо Тернера.
Черно-белые фото ранних Битлз окутаны безжизненным туманом, которым не мог надышаться детский организм, мечтая проникнуть в суть этого феномена. Цветные, как правило, летние, показывают зыбких созданий, чье появление можно организовать усилием воли в местном парке, пустынном по причине летних каникул и рабочего дня. Сколько раз мне случалось любоваться демонами полудня под плывущие звуки Blue Jay Way. Не так много на самом деле, но из таких ситуаций состоит полноценная жизнь.
В самом повороте головы на известнейших портретах Харрисона есть нечто, обращенное к будущему – словно вы, шагая по улице, невольно заметили сквозь тюль на окнах первого этажа какой-то странный предмет или образ, ускоряющий ход времени и мыслей. А ведь быстрых по темпу песен, в духе Wah Wah – зловещей литургии Кали, он исполнил и написал совсем немного. И наибольшей магической силой обладает самая медленная и тихая.
Настаивать на этом слишком полемично – пусть это будет субъективным замечанием, случайно проникшем в текст, адресованный относительно широкой аудитории.
В «Белом альбоме» нет по-настоящему завершенных работ помимо Long, Long, Long. Собственно, в этом и сила, и оптимизм грандиозной, волнующей антологии, где каждый экспонат впечатляет по-своему, даже одиозное «намба найна».
Но появление самой тихой пьесы после самой громкой подобно появлению «белых людей» в повестях Артура Мэкена, из пещер и оврагов «духовной Англии».
Это не песня в исполнении кумира, которому надо поклоняться со стороны. Созданные в студии, имеющей конкретный адрес, звуки как бы рождаются из глубин вашего собственного подсознания, восстанавливая стертую память о чем-то большем.
С какого бы носителя не транслировалась эта вещь, мне, на протяжении полувека, неизменно кажется, что она звучит сама по себе, а её источник совсем в другом месте.
С каждым годом всё сложнее заглядывать в прошлое, как в храм пошатнувшейся веры. Так же и ревизионизм классики напоминает эксгумацию мощей прежних кумиров в союзе с операцией на собственном мозге без наркоза. Вивисектор-недоучка и осквернитель праха шагают в ногу по пути нигилизма и некрофилии. Со школьных лет «Эбби Роуд» был для тебя единой и неделимой сюитой равноценных частей, и вдруг ты сознаешь, что совершенны в этом организме только две – Something и Here Comes The Sun.
Восхищение остальным – долг памяти, фонограмма для комфортной ностальгии. И только эти две опережают соседей, сигнализируя: «равных не будет».
Эти песни в себе и себя в этих песнях – фрагменты значимых и лишенных смысла открытий, невозможно спутать ни с чем и ни с кем другим.
И за каждой из двух сонмище интерпретаторов с большой буквы. Something – от Аиды Ведищевой до Синатры, Элвиса и Александра Шеваловского. Here Comes The Sun: Стив Харли, Гэри Глиттер и незабвенный «черный розенбаум» – Ричи Хэвенс.
Привычка к выстраиванию мозаических орнаментов вместо раздачи порционных блюд по готовому рецепту серьезно сужает аудиторию. Возможно, это компенсация формального образования, которое было противопоказано автору в семидесятых. Или результат отсутствия интереса к подсказкам чужой эрудиции (я совсем не азартный, «теплохладный» товарищ).
Духовные искания знаменитых музыкантов – от черной магии до переселения душ – чертовски напоминают философские амбиции местечковых лабухов-неудачников. Причем, непонятно, кто кого пародирует.
Грандиозные проекты типа «Бангладеш» уводят от сути того великого, что скрывается в малом, в сумерках тусклого электричества и осторожной беготни пальцев по струнам, похожей на танец волшебных мышей.
Хорошие чувства рождают плохое искусство, сказал один француз, и «гуманитарка» совестливых англосаксов пронеслась мимо носа голодающих, укрепив моральный капитал устроителей в глазах тех, кому громкие лозунги важнее музыки.
При этом восточная экзотика, преподносимая джентльменом-хиппи в умеренных дозах, выглядела забавно, как индийский балет в фильме не про Индию.
В известных песнях у Высоцкого тоже фигурируют «индусы» и «бангладеш». Внимание к этой теме породило абсурдный миф о встрече двух артистов на основе архивного фото. Хотя элемент «неслучайной случайности» в этом курьезе определенно просматривается.
Но перейдем от ущербных мифов к подобию фактов.
Среди битлов Харрисону принадлежит первенство по записи сольных пластинок до официального роспуска великой группы. Оба эти диска – неотъемлемая часть ранней электроники и психоделического барокко. Основные авторы явно ограничивали число композиций младшего коллеги в альбомах Битлз. По крайней мере, так могло показаться. Харрисон наверстал упущенное, выпустив трехтомник All Things Must Pass, изумляющий олимпийским спокойствием человека, которому есть что показать.
С этого момента все дальнейшие напоминания о себе в формате лонгплея вызывали стабильную симпатию к тишайшему участнику квартета. Вплоть до самых «блеклых», не встретивших понимания у критиков и дельцов. Не очень-то приятно, когда автору Something и спасителю Бангладеш предлагают доработать одиннадцатый по счету альбом. Учитывая число поклонников, ожидающих новой инъекции ностальгических эмоций.
Если взглянуть на Битлз в оптике «Червоних гитар», то Леннон – это Краевский, а Харрисон – Кшиштоф Кленчон. Музыкально. А внешне – наоборот. Как не парадоксально это звучит, но «есенинские» мотивы с ливерпульским акцентом – вот в чем секрет обаяния этого поющего гитариста.
Харрисон-композитор максимально далек от ритм-энд-блюза в той же мере, в какой Харрисон – изобретатель гитарных соло близок таким виртуозам классического рока США, как Дик Вагнер, Стив Хантер и Ронни Монтроуз.
В семидесятых его песни были не так востребованы, как сольный материал Леннона и Маккартни, но версии Journey и Дона МакЛина , каждая по-своему,впечатляют бережным и самобытным обращением с тем, что послано судьбой, и едва ли предназначено для посторонней обработки.
Самой хулиганской версией, безусловно, остается фрагмент My Sweet Lord в сатирическом шедевре Flo and Eddie с глумливой репликой насчет вокальных данных – «тут бессилен даже Шива».
И все-таки в этом голосе обитал шестьдесят третий год, и в самой неприметной вещи таилось эхо Do You Want To Know a Secret.
Ожидание старого саунда в новом времени – таков секрет ливерпульского долголетия.
Смерть Харрисона-человека казалась событием на другой планете. Разговор о ней начинался с трудом, как освоение коробки из трех дисков, о которых проще сказать, что понравились, отслушав меньше половины.
Такие события трудно осилить с первой попытки, и еще труднее обсуждать в дальнейшем, не рискуя попасть в унисон вечно о ком-то скорбящим пошлякам-оппортунистам.
Всё предсказано в Long, Long, Long – короткая, она способна играть всю жизнь, которой не так много, но коротка и песня. Долог, если не бесконечен, только медленный танец под неё.
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы
Telegram I Дзен I «Бесполезные ископаемые» VК
