Они молчали. Он смотрел на нее и думал, что годы, прошедшие с тех пор мало изменили ее. Ему очень хотелось, чтобы она заговорила снова, и в то же время он безотчетно боялся ее слов, потому, наверное, что когда-то давно, много лет тому назад, они сказали друг другу слишком многое. Она все так же сидела на стуле, отвернувшись к окну. Он не видел ее лица, но почему-то думал, что она плачет.
Она медленно повернула голову, и он увидел, что на ее лице нет слез. Она улыбнулась мягкой тревожащей сердце улыбкой и тихо спросила:
- - Хочешь чаю?!
Он молча кивнул и понял, что самое страшное уже позади, потому что всю тяжесть этих первых слов она взяла на себя, и произнесла их мудро, легко и правильно.
Когда он вернулся в купе, она сидела, опершись локтями о стол, и глядела в окно, почти прикасаясь лицом к стеклу. Он молча сел напротив и тоже стал смотреть на темные поля, плывущие за окном.
Было 4 часа утра и поезд спал. Жили только колеса, равномерно отбивая минуты и километры. Время бежало, а они все сидели, не произнося ни слова, и видели они тогда перед собой просыпающийся мир с его золотым рассветом, с гаснущими огоньками на пролетающих мимо станциях, с кособокими деревьями у дороги, с маленькими речушками и бесконечными сине-зелеными полями. И вот тогда, глядя на эту просыпающуюся, как бы вновь рождающуюся красоту, он вдруг почувствовал, что в нем поднимается и заполняет его нечто доселе неизведанное, тревожное и неуловимо прекрасное. Это было не просто новым ощущением, это было новым состоянием души. Позже, спустя много лет, он понял, что тогда в нем впервые родилось то до боли сладостное, терпкое и щемящее чувство, которое с древних пор люди называют просто любовью.
Он оторвал взгляд от окна и увидел, что она смотрит на него, и увидел, что ее глаза, ставшие вдруг огромными и теплыми, полны тревожащего мягкого блеска, и увидел себя в ее глазах. Он вскочил и шагнул к ней, она тоже встала, и он обнял ее, и стал целовать ее волосы, и почувствовал ее губы на своем лице, и понял, что захлестнувшая его теплая золотая волна была ощущением чуда.
Оставшиеся шесть часов до Харькова пролетели быстро. Ему казалось, что он едва успел записать ее телефон и договориться о встрече в Москве через три недели. Он смотрел на нее, стараясь запомнить ее лицо так, как будто это была их последняя встреча. Она тоже смотрела на него, не отрываясь, и его снова и снова пронзало острое ощущение чуда.
Когда у них оставался всего час, он вдруг вспомнил про бутылку, лежащую в его сумке, достал ее, и они выпили просто так, молча, без тоста. Каждый пил за свое, но он знал тогда, что пьют они за одно и то же.
В Харьков поезд пришел, опоздав на три минуты. Они стояли в коридоре, держась за руки, и молча глядя на надвигающийся перрон с мрачным зданием вокзала, на веселую толпу встречающих, бегущих за останавливающимися вагонами. На перрон они вышли вместе. Он купил ей букет ромашек у улыбающейся старушки в черном, в белую горошину, платке. Она улыбнулась и подняла на него глаза. Ему показалось, что она вот-вот разревется, и он сжал ее руку. Она уронила чемодан и бросилась к нему на шею, и он обнял ее изо всех сил и задохнулся, и оглох от вокзального шума и ослеп от горячего солнца. Она оторвалась от него, и он вдруг увидел, что поезд трогается, вскочил на подножку, а когда оглянулся, перрон был уже пуст.
продолжение ... «О чем молчим...(Часть 4)»