Волки неслись через утопавший в безлунной ночи лес бесшумно, стремительно, в строгом боевом порядке. Вожак, большой бурый волк с уродливым шрамом через всю морду, рычанием пресекал любые попытки молодых членов стаи вырваться вперед или поднять шум. Его слушались беспрекословно.
Лес стоял неподвижно, словно замерев, чтобы волки не заметили его присутствия и не растерзали. Едва слышно шуршали опавшие листья, да изредка вскрикивала от боли надломленная сухая ветка. Луна скрылась за тучей, предпочитая не видеть угрюмой решимости и молчаливой злости волчьей стаи. Всё живое убралось с их пути.
На запад волков вёл не голод. Когда-то вожак считал, что голод – единственное, что может гнать стаю вперед без остановок на передышку и сон. Раньше большой бурый волк поднимал своих верных соратников только в том случае, когда нечем было прокормиться, и волчата выли, не умолкая. Теперь он знал, что есть и другая сила, способная вести волков через лес, выгнать их из леса и отправить на враждебные человеческие территории. Теперь он понимал, что двигать стаю вперед способен ещё и страх.
* * *
Каким-то образом Вадик всегда знал, что человек умрет. Нет, даже в свои десять с небольшим мальчик осознавал, что рано или поздно умрут все. Бабушка, со смертью которой прекратились увлекательные летние поездки в деревню, тазики с черешней и совершенно особенные вареники с капустой. Полугодовалый щенок Малыш, угодивший под машину во дворе и перед тем, как уйти, обреченно и с сожалением смотревший в глаза Вадику, словно прося прощения за то, что не смог побыть с ним дольше. Другие люди, родственники и незнакомцы – всем отводился свой срок на земле.
Ощущения Вадика были другими. Он знал, что человек умрет в ближайшее время: через неделю, день, может и меньше. Мальчик видел это по цвету кожи, которая становилась пепельно-желтой, как у покойника, по опущенным вниз уголкам губ, даже когда человек улыбался, по обреченному и будто умоляющему о помощи взгляду. Вадик видел, что человек догадывается о стоящей за его левым плечом смерти, но отказывается в это верить и всё ещё надеется на благополучный исход. Но Вадим Самойлов, ученик пятого класса тридцать пятой школы, молчаливый и задумчивый мальчик, знал, что благополучного исхода не будет, и если человек отмечен знаками смерти, то смерть, уж будьте уверены, непременно придет за ним.
Сидя рядом с мамой у двери кабинета невролога в детской поликлинике, Вадик видел такие знаки на лице доктора, объяснявшего маме, какие уколы колоть сыну и сколько раз в неделю приходить на физиотерапию, чтобы нервные тики стали слабее. Они не пройдут совсем, говорил доктор, вполне возможно, что они даже не станут слабее, но мы должны попробовать, вы ведь понимаете. Если эти инъекции не подействуют, у них есть другие, которые необходимо применять
(да, врач употребил именно это слово, будто уколы – это не источник боли, а безобидные аскорбинки)
до тех пор, пока тики не сойдут на нет. С чего бы тикам сходить на нет, когда в тебя каждый день утром и вечером вонзают острую иглу, а ты орешь, как ошпаренный, невролог не пояснил.
Вадик слушал беседу двух взрослых, одному из которых в ближайшее время предстояло умереть, и его пальцы сами собой с растущей скоростью повторяли нехитрый ритуал. Подушечка большого смыкалась с подушечкой указательного, потом среднего, безымянного и мизинца, потом обратно, быстрее и быстрее. Мальчику казалось, что пальцы движутся недостаточно быстро, что стоит ему ускориться, и лицо доктора начнет розоветь, мертвенная серость уйдет, и он будет спасен. Ещё немного, думал Вадик, чуть быстрее, палец к пальцу, в точном порядке, не пропуская ни одного, не сбивая ритма, одновременно правая и левая…
Мама поднялась и поблагодарила невролога за прием и помощь.
– Вадим, пойдем, – сказала она. – Бери шапку.
Вадик беспомощно посмотрел на неё и скосил глаза на свои пальцы. Подушечки уже горели, но останавливаться было нельзя, иначе доктор умрет.
– Мам… – жалобно пискнул мальчик.
– Вот, опять! – Воскликнула женщина. – Вадик! Ты опять? Виктор, Иванович, смотрите!
Врач почесал подбородок. Уголки его губ загибались книзу, глаза были печальны.
– Мда, вижу.
– Вадим! – Мама повысила голос. – Прекрати это и возьми шапку!
– Я не могу, мам, – ответил Вадик и вжал голову в плечи.
– Вадим! – крикнула мама. На крик обернулись другие пациенты, ожидавшие тут же. – Немедленно прекрати это и возьми себя в руки! Ты что меня позоришь перед всеми! Хватит!
– Мам… – взгляд мальчика бегал от суровых маминых глаз к сереющему лицу доктора. – Мам…
– Так, всё! – Покраснев, она схватила сына за предплечье и изо всех сил тряхнула.
Не останавливаться, не останавливаться! Его можно спасти!
В исступлении мама стала колотить ладонями по пальцам ребенка.
– Хватит! Хватит! Хватит!
Она сдернула Вадика со скамейки, сграбастала его шапку и под укоряющими взглядами пациентов понеслась по коридору, увлекая сына за собой. Пальцы прекратили ритуал, и доктор был обречен. Мальчик обмяк и безвольно тащился за мамой. Она причитала по пути, но Вадик смотрел на врача и пытался разглядеть в его лице признаки жизни. Лицо сохраняло желто-серый цвет. Вадим сдался.
На первом этаже поликлиники мама прижала сына к стене и заглянула ему в глаза.
– Я куплю тебе самые болючие уколы и самые горькие таблетки, и буду пичкать тебя всем этим, пока ты не поймешь, что нужно оставить твои долбаные пальцы в покое и не доводить этим меня, ясно?!
Грудь мамы вздымалась, волосы были растрепаны, взгляд горел ненавистью. Вадик энергично закивал.
– Прости, мам. Я не мог по-другому. Честно.
– Я тебе смогу! Я тебе смогу! Увидишь! Посмотришь у меня!
Она намотала на шею шарф, и вдруг её лицо изменилось. На глазах у Вадима оно стало сереть, приобрело желтоватый оттенок, осунулось и поблекло, рот искривился.
– Что ты смотришь? – Спросила она. – Одевайся!
Пальцы Вадика сами по себе начали пляску, сердце бешено заколотилось. Мама отошла к регистратуре и сунула в окошко амбулаторную карту. Вадим огляделся и вжался в стену. Его окружали живые трупы. Лица всех людей в вестибюле стали желто-серыми, во взглядах появилась обреченность. Посетители ходили, разговаривали, стояли в очереди, покупали в аптеке медикаменты, но всё это не имело никакого значения, потому что в ближайшее время они умрут, и не нужны им станут эти разговоры, очереди и лекарства.
Пальцы сновали туда-сюда, по прежнему маршруту, пытаясь спасти хотя бы одного из присутствующих. Маму, думал Вадик, нужно спасти маму.
Она обернулась и увидела, что делает сын.
– Вадим! – Заорала она.
И в этот момент появились волки.
Входная дверь с треском распахнулась, в неё влетел огромный бурый зверь и в прыжке сомкнул мощные челюсти на шее мамы Вадима. Капли крови упали на пол перед мальчиком так, что он мог вытереть их носком ботинка, если бы захотел. Следом за первым в вестибюль ворвалось с десяток других волков. Рыча, звери кромсали всех, кто попадался на пути, рвали в клочья кричащих от ужаса и пытавшихся бежать людей, грызли глотки, загоняли свои жертвы в углы и расправлялись с ними, сразу переключаясь на следующего.
Грузная пожилая женщина с разорванным в лохмотья лицом и фонтанирующей из горла кровью завалилась на Вадима и прижала его к полу. Струя красной густой жидкости стекала в паре сантиметров от лица мальчика. Вадик задергался, пытаясь выбраться из-под неподъемной туши, но толстуха, всё ещё издававшая хрипящие с подсвистом звуки, была слишком тяжела.
На вопли в вестибюль стали спускаться посетители с верхних этажей, и волки, сообразив, где прячутся другие люди, рванули по ступеням вверх.
Наконец, Вадиму удалось откатить тело женщины в сторону. Он поднялся на ноги. В вестибюле остался только один волк – вожак.
Он повернулся к мальчику. С морды зверя капала кровь, он тяжело дышал. Стая преодолела сотни километров только ради этого детеныша, и они чуть было не упустили его. Дух Леса сказал, что волки смогут избежать истребления лишь в том случае, если принесут ему этого мальчика, живым или мертвым. Сказав это, Дух Леса умертвил троих из стаи, и сомнений у вожака не осталось. Дух Леса предостерегал быть осторожным с этим детенышем. Зверь не понимал, что особенного в человеческом ребенке, и какую опасность он мог представлять для своры голодных волков. Ведь он просто крошечное дрожащее существо.
Волк оскалил зубы и приготовился к прыжку.
Вадим зажмурился, закрыл лицо руками.
Вожак присел на все четыре лапы и… услышал.
«Не трогай меня, – говорил голос мальчика. – Оставь меня в покое».
Зверь мотнул головой. Голос звучал внутри и будто бы везде. Лапы не повиновались волку.
«Уйди. Я не нужен тебе. Иди к своим, а я пойду домой».
Вожак потоптался на месте. Он не мог сопротивляться воле человеческого детеныша. Он не мог сделать ни шагу. Слова мальчика были сильнее страха перед Духом Леса и угрозы гибели всей стаи.
Вадик открыл глаза и посмотрел на волка. Тот уже не казался таким страшным, превратившись в просто очень большую собаку, не совсем уверенную в том, зачем она тут, и что ей дальше делать.
«Молодец, – подумал мальчик, удивляясь тому, что волк его слушается. – Хороший пёс. Ты оставайся, а я пойду. Не ходи за мной».
Вожак заскулил и забегал кругами. Ребенок словно начертил вокруг себя границу, за которую нельзя заходить. Зверь понял, что об именно этом предупреждал его Дух, но кровожадные волки расправились со всеми в этом большом здании, кроме того, кого нужно было убить первым. Злость и страх захлестнули волка. Он принялся метаться по вестибюлю, бешено рыча и кусая истекающие кровью трупы.
Вадим, не спуская глаз с беснующегося зверя, стал боком продвигаться к выходу.
«Вы за мной не пойдете, – приказывал он. – Вы уйдете обратно в лес, откуда пришли».
Бросив прощальный взгляд на мамино тело, Вадик выскользнул за дверь.
Холл поликлиники огласил протяжный звериный вой.