Глава восьмая. По душам
Часть шестая
Ставшая вмиг несчастной, задохнувшись в нелепости и в неожиданности происходящего, не в силах была молвить хоть слово, и лишь переводила умоляющие глаза то на своего Ванечку, то на своего отца. Видела, как каменеет его лицо и темнеет взгляд, как опускаются под дрогнувшими усами углы губ, как опять углубляются напрягшиеся морщины. И весь он, сразу поникший, становился похожим на кусок большого камня, разом от¬коловшегося от своей основы, как от надежды, и упавшего в грязь и темень.
— Уйди, парень!.. — выдавил он глухо и поднялся. — Уйди от греха!..
Не ощущая себя, ломая в волнении руки, сорвалась она со своего места и стала между ними, перед Ванечкой, загораживая отца.
— Как можешь ты?!.. Как смеешь?!.. Это жестоко!
Слов больше не было — только отчаяние. В глазах — тёмный туман, — в этом отчаянии рука её взметнулась для пощёчины, в желании ударить, но... лишь слабо коснулась родного лица, цепенея при этом. Показалось, что рушится небо вместе с облаками и птицами.
Не моргнув даже, процедил сквозь зубы, покосившись на спортплощадку и ватагу друзей там, обращавших на них внимание:
— Да, жестоко... Но справедливо.
Силы оставили её. Заплакала, закрыв лицо ладонями, заплакала навзрыд, как не плакала никогда. Слышала только, как неуклюже, ласково отстранил её отец, и жёсткий голос его:
— Негоже, дочка, меж мужиками встревать... Это батька твой заслонять тебя должен, а не ты его. А что ж... понять твого друга и брата можно... Хочь и вонючка срамная в его справедливость нагадила... Сначала стань ангелом сам, а уж потом в других чёрта ищи... Молод ещё о справедливости судить... Да ничего, даст жизнь срок — достанет и его она с подарками... Но сейчас, Богом молю, уйди парень, хочь и друг ты и брат ей!
Тот сунул руки в карманы брюк, холодно взглянул на неё:
— Ну-ну... — Отошёл подальше и опять развалился на лавке для зрителей.
Усадив её, плачущую, отец неумело, с замурованной в грубость ласковостью, стал гладить по голове:
— Ну-у... Ну-у-у... — Хватить слёзки тратить... Радоваться надо, шо такой он у тебя... Молодец он... Будь на его месте я, ещё бы круче, может, наехал... — Закурил. Задымил затяжками. — Крутой парень этот твой друг-брат!.. И славный!.. А как хорошо было!.. Да ничего, дочка... Мне, за мой грех, и не такого ждать... И не к такому быть готовым треба... Гоко вот шо я скажу, дочка, а ты поверь и запомни... Хай испепелить меня Бог на этом месте, ежели я и в самом деле, к тебе собравшись, в помыслах держал то, шо этот друг твой, насчёт «иждивенца» наплёл! Грех на мне великий, и гнида я был распоследняя, но ничегошеньки мне от тебя не нужно! Кроме, разве, прощения... — В горле у него опять заклокотало близкое рыдание. — Прости меня, доченька! Ты... ты простила меня?
— Я простила! Я простила, отец! — заторопилась она словами, чтобы остановить его покаяние и слёзы.
Он глянул на неё благодарно и недоверчиво, уверенный, что такое не прощают. Ладонью спешно утёр слезу, стыдясь её:
— И желание матери твоей я исполнил... Дом не продавал, хоть и нужда была... А просила мать, как помирала, шоб дом наш твоим гнездом оставался... Вот и отписал я на тебя, законом, дом наш. Я, може, коли чёрт поманет, снова сопьюсь да сгорю, а ты знай, шо есть своё гнездо у тебя, крыша своя — хата, словом. У самой речки, как с матерью мечтали и строили. И ты там — хозяйка теперь. А мне ничего не надо. Мне и любая канава — дом. На крайняк, и в материной хатке доживу. И вот ещё... — Он зарылся рукой в карман и вытащил газетный свёрток. — Я тут подзаработал, наскрёб за полгода... Возьми денежки. Школу ведь заканчиваешь... Устраиваться, приодеться придётся... Возьми. Бог дасть, ещё подзаработаю — опять подмогну.
— Не нужно, — воспротивилась она, переставая плакать. И попробовала улыбнуться. — Не надо денег. Нас ведь обеспечивают... И на Ванечку не обижайтесь... Простите его. Не злой он. Просто меня бережёт.
— Да и не обижаюсь я. Наоборот, доволен даже, шо такой орёл тебя крыльями хранит. А гроши возьми — не обижай батьку. Не возьмёшь — на лавке оставлю и уйду. А то им дома баба моя враз ноги прилепить... Знай, дочечка, вдруг лихо какое с тобой, батька, какой-никакой, у тебя есть — рога любому обломаю. А надумаешь приехать — приезжай! И живи дома! Чево по свету мыкаться? Я же, хлебом клянусь, в тягость тебе не буду! Подохну разом, а не буду! Не знаю, не загадываю, свидимся ли и когда свидимся... А честно говорю: пьянство моё, як лихоманка, в запой встряну — где ночь, где день не ведаю... Но где б ни была, дай весточку. Там, в узелке, вместе с грошвой, адрес дома твоего... А теперича пора мне... Пойду. Не провожай.
━━━━━━━━━━━━━━ ⊙ ━━━━━━━━━━━━━━