Глава восьмая. По душам
Часть пятая
Стало весело. Смялась, без труда представляя себе это приключение. А он, окончательно оттаяв и улыбаясь её смеху, без всякого перехода спросил:
— А можно, дочка, я ещё стаканчик пропущу? Тогда ещё чего-нибудь расскажу. Я ведь токо и разговорчивый, як выпивши. А по трезвянке — могила!..
Было чудно познавать и сознавать, что одним разом у неё образовались и отец, и дед Тарзан, и другая родня, и хуторок, где однажды она родилась, и ещё много, вероятно, такого, чего за одну встречу не расскажешь, не услышишь... И она кивнула, ловя себя на том, что хочет, но ещё не решается называть его отцом, тем более, «папой» — этаким слащавым определением отца:
— Можно. Пейте. Вы ведь лучше себя знаете — сколько надо, столько выпейте. Зачем же спрашивать меня каждый раз?
Такой ответ заставил его задуматься, — вино в стакан плеснул уже без жадности и не доверху, выпил тоже не жадно, степенно. Закусил. Закурил.
А всё же решилась спросить, ибо неизбежность обязывала:
— А как вам больше нравиться будет, когда отцом называть стану или... папой?
Он опять смутился. Ответил не сразу:
— Та разве ж достойный я?.. Да як тебе милей, так и зови... Токо какой с меня... — он хохотнул, крутнув головой, — «папа»? Я свого, скоко помню, батей звал, а позжей — отцом...Ну, «батя» — это вроде как для пацанов удобнее... Зови отцом, коли захочешь. Так ведь и чужих зовут, кто много старше... Веришь, дочка, дюже хорошо мне сейчас с тобой. Раньше, бывало, як выпью, так буйный становлюсь... Прямо-таки зарубать обидчика хочется... Я ведь и срок отсидел за драку, хотя и не по справедливости. Меня бить начали — восемь человек... Ну я и разозлился... Покалечил почти всех... А среди них сынки ментов и сын прокурора оказались... Куда ж тут тягаться с законами нашими?.. А щас вот выпил я — и сладко мне, не буйно даже, хочь каждого встречного обнимай. Чего рассказать тебе ещё? Спрашивай...
— А скажите, отец, — потупилась в нерешительности, — похожа я на покойную маму?
— Не, — замотал он, поймавшей хмель, головой, — мать твоя красивой була...
И тут же от сказанного окаменел весь. Потемнел искривившимся, от углубившихся морщин и бороздок, лицом. Убито и виновато глянул на неё, покоробленный оплошностью мозгов и языка. Ударил себя в лоб костяшками кулака, зло сплюнул, словно целил в себя, ругнулся беззвучно, отворачиваясь и буркнув:
— Прости дурака, дочка!! Обидел тебя, ненароком!!
— Да что вы... — улыбнулась она, сводя «на нет» его безобидную оплошность. И тронула за плечо: — Нисколько не обидели! Все красивыми быть не могут... Да и я не уродина... С лица воды не пить — так ведь в России говорят... — Вздохнула. — Только на кого всё же похожа я? Вот и с вами, с отцом моим, тоже сходства нет...
— Ты, дочка, на мать мою похожа... Тебе, стало быть, бабушка она. Марией звали. Она же и роды принимала, когда ты на свет Божий двинула. Интереснейшая, промежду прочим, личность была по молодости...
— А скажите, отец, — загораясь глазами, придвинулась к нему ближе и понизила голос, — у нас в роду никого не было из таких... особенных как бы?
— Это как? — вскинул он брови.
— Ну-у... таких, редких, умеющих то, что другим, остальным, не дано...
— А! — вскинулся в догадке. — Да як жешь! Ясное дело — были! Вот эта ж бабка твоя и есть такая!.. Особенная!... Люди, хто колдуньей, а хто ведьмой звали...
Замерла от жара крови, волнением погнанной по телу, к лицу, к мыслям. Спросила ещё — так, словно ответ уже знала:
— А что могла она?
— А всё! И повитухой приходилось, и порчу от скотины да от людей отваживала, от хвори избавляла всякой... Могла и прошлое в судьбе людей знать, могла и будущее... А в чужой голове, забавы ради, даже мысли прочитать могла... А женихов было — тьма, хоть и не красавица вовсе!.. Один священник, и щас ныне здравствующий, на много годков её младше тогда, и тот чуть было церковь ради неё не оставил... Я-то балдой был, так она тебя всё ждала — чудотворство своё передать... А меня за тебя всё кляла, покойница, царство ей небесное!..
— Вот!.. Вот оно что!.. — выдохнула полушёпотом одной ей понятное удовлетворение. — И, опережая его недоумение, опять спросила так, словно опять знала ответ: — А когда я появилась на свет, ведь правда, была ночь, а за окном был холод, и выла, как стая волков, вьюга, и... горела свеча?
Напряг лоб, блуждая по памяти. Кивнул, глядя на неё подозрительно: — Точно... Так и было... И свеча... И холод... И ветер... И вьюга по волчьи выла... И снегов стоко нанесла, шо не пробиться ни в больницу, ни из больницы было... Вот и померла мать твоя — Иринка моя...
— А вы что же, так один и живёте?
— Та не... — стушевался он, нахмурился и отвернулся. — Як пить меньше стал, прибилась одна хохлушечка... Сожительствую... Чуть больше месяца... Стерва-баба! Скандальная жуть! И морда козья! Но в руках всё ж меня держить — спиться не даёть. Да и стряпуха отменная, да и постирушку обеспечивает... А чё мне, мужику неотёсанному, ещё надо?
Шум приближавшихся голосов заставил его оглянуться и с поспешной расторопностью спрятать вино и стаканы. На спортивную площадку, пасуя мяч друг другу, вывалила, во главе с Ванечкой, ватага ребят. Но сам он играть не стал, а умостился неподалёку, на соседней лавке, с ленцой развалился на ней, расслабленно прикрыл глаза, подставив красивое лицо красивому’ солнцу.
— Чего не играешь, Ванечка? — спросила весело. — На тебя не похоже... Не захворал ли?
— Да неохота просто, — ответил невесело. — Не всю же жизнь играть...
— Тогда к нам подсаживайся. Угощайся и ребят угости. Тут, погляди, богатство какое!.. — Замечая, как под изогнувшейся бровью косит в их сторону’ его приоткрывшийся глаз, пригласила настойчивее: — Ну же, иди, Ванечка!
Он говаривать себя не заставил. Подсел, поздоровался.
— Знакомьтесь! — сделала радушный жест. — Это Ванечка Россиюшкин — мой друг, брат даже! А это — мой отец — Александр... Будь знаком, Ванечка!
— Кто?! — поднялся он, не пожимая протянутой отцом руки.— Кто отец? Этот?.. — губы его покривило в ухмылку. — Папаша, значит... А где же был этот папаша восемнадцать лет?! Что, папаша, старость подкатила? Иждивенцем стать пора подошла?! Авось, получится...
━━━━━━━━━━━━━━ ⊙ ━━━━━━━━━━━━━━