Большую часть крохотной квартирки занимал рояль. Чёрный, как негр, концертный "Беккер". Среди потолков в два сорок и обоев цвета линялого ситца он смотрелся круто. Настоящее чудовище! Не знаю, как его сюда затащили, но с тех пор, как он здесь поселился, жизнь стала подчиняться его прихотям. Пилось и закусывалось в этом чудесном месте на кухне, а вот чтобы выйти покурить на балкон, гостям приходилось, волей-неволей, пролезать под брюхом гиганта. Это было волнительно. Вам часто приходилось оказываться под концертным роялем? Это как промчаться под облаками с громами и молниями — не дай бог зазеваться и задеть чем-нибудь вышние силы. Сразу грянет такой раскат, что можно и не пережить своей оплошности.
Виновником нарочитого артистического беспорядка, естественно, был хозяин. О нем бы надо рассказать особо, как о выдающейся личности, о ярком типаже питерского андерграунда... Он таковым и был, несомненно, но только при взгляде на него со стороны вы вряд ли бы заметили что-то необычное. Невзрачный на вид мужичок лет пятидесяти — пятидесяти пяти (дело происходило в 90-е), в потертых джинсах и свитере — дитя своей эпохи... Вечно себе на уме, с тихой ухмылочкой, глубоко запрятанной в курчавой седеющей бороде. И с яркими, лучистыми голубыми глазами, одновременно добрыми и по-детски хитрыми. Типичный такой Николай-угодник наших дней!
А не будь Коля хитроват, не было бы у него ни "Беккера", ни много чего другого, что нашло себе приют в его миниатюрном жилище. Был у человека вкус к настоящим вещам... Ещё в студенческие годы, как он рассказывал, которые у него пришлись на рубеж 60-х — 70-х, наблюдал он "безумие" советских граждан, массово переселявшихся из коммуналок в центре в хрущобы на окраинах, и за голову хватался, когда видел, как на помойках оказывались те дореволюционные "мебеля", что не сгорели в блокаду. Люди понимающие просто озолотились в те времена... Но Коля не мог утащить к себе все те бесценные осколки старины, что сиротливо мокли под дождем или покрывались снегом в пустующих дворах. Просто некуда было их юноше ставить, поэтому брал он только самые небольшие предметы. И теперь его собственная квартира на окраине представляла из себя доверху забитую "шкатулку с драгоценностями". Не в цене этой рухляди было дело, а во внимании, с которым художник подмечал последние частички позолоты, отлетавшие с некогда пышных кружев...
Да, наш "угодник" был художником, хотя, по-моему, и не брался никогда за кисть. И на рояле он, если честно, мог взять лишь несколько скромных септ-аккордов, да слегка пофантазировать на мотивы любимых джазовых тем... Есть такие люди, которые гениально воспринимают поэтику любого искусства и органически усваивают её в собственной жизни. Но при этом не становятся "творцами". Им совсем не обязательно самим творить. Может быть, даже лучше, когда они не пытаются "сказать своё слово" в искусстве или литературе, ибо хорошо чувствуют меру своего таланта. Эти люди со вкусом часто занимают "второстепенные" позиции в жизни, так что могут показаться публике какими-то неудачниками, ничего не добившимися... Но это не так. Нельзя, чтобы все чего-то добивались, — будет просто нечем дышать в таком выспреннем мире...
Гораздо нужнее здесь тонко чувствующие и глубоко понимающие оттенки жизни "реципиенты", ценители красоты и смысла бытия. Именно таким счастливцем, отчетливо понявшим свое предназначение, и был наш герой. Из этого, как я теперь понимаю, происходило его гармоническое принятие мира, его философия и "олимпийское" спокойствие. Ну да, со стороны можно было бы сказать: спивается себе тихо мужичок, да и бог с ним... А когда побываешь у него дома, или посетишь его рабочее место за кулисами, или попьешь с ним портвейна запросто, совсем другое мнение складывается об этих "второстепенных" персонажах. Они соль земли и кокаин обыденности.
Мы познакомились с Колей, как он любил говорить, "на неподобающей высоте". В смысле — на не подобающей для работников метлы и лопаты. В дворницкой. Под крышей трубочистам бы жить, а не дворникам... Но мир парадоксален, что хорошо, и в том заведении, где мы вместе проработали год, нас запятили аж на шестой этаж! (См. мой очерк " Мастер вторых отделений") То есть — от начальства подальше. Зайдя в первый раз в сей шикарный филармонический сквот, с тремя комнатами, "музыкальной гостиной" и кухней, я поначалу даже не понял, отчего здесь так хорошо... Пока не узрел маленького человечка, почти целиком спрятавшегося в старинный кожаный, драный-передраный диван, откуда он попыхивал сигаретой (хотелось бы написать: сигарой, но увы...) да изредка посверкивал лукавым зелёным огоньком бутылки... Вот такой у этого "храма искусств" имелся гений места! В воздухе реял тягучий баритон саксофона, бумкал контрабас, летуче порхали клавиши и мягко стелились щеточки ударных... Коля слушал музыку своей души. Выше неё — только музыка сфер...
— Садись, пришелец. Дай-ка я окажу тебе особую честь, как новенькому.
И он, к моему восторгу, засунул руку куда-то глубоко в недра дивана, вытащил оттуда кота (!), вырвал из подлокотника хороший клок конского волоса и подпихнул его под то место, где я отныне буду сидеть. Заодно уж сдул отовсюду залежавшийся табачный пепел. Кто хоть разок погружался телом и душой в уют вещей полувековой, а то и более, давности, знает, что сидеть в их объятиях можно часами... Что мы и делали, постепенно узнавая друг друга и привыкая к обоюдным странностям. Я-то был странен, как любой неуклюжий юноша в активной фазе взросления, а вот он представлял из себя явление вполне законченное и замечательное.
Как вырасти в атмосфере лжи и пуританства, в которой начисто отсутствует кислород правды, свободы, разнообразия точек зрения да и простого разнообразия форм и образов, которые может примерять на себя формирующаяся личность? Естественно, уходя в подполье. Без всякого злого умысла, без намерения устроить бунт против системы (ибо силы очень уж неравны), просто ради того, чтобы жить, как тебе хочется. И потом, когда система внезапно летит в тартарары, люди, выросшие в андерграунде, не спешат вылезать обратно на свет. Вырабатывается своего рода равнодушие к тому, что происходит снаружи. Единственное, по-моему, чем воспользовался Коля из возможностей, подаренных ему новым временем, так это шанс съездить к друзьям в Америку, прогуляться по джаз-клубам Нью-Йорка и привезти с собой кучу уцененных виниловых пластинок... Потому что как тут ему ничего лишнего не нужно было от жизни, так и там. Вот это отсутствие алчности, умение довольствоваться малым необходимым бесконечно восхищало меня в нем.
Была у Коли, как я понимаю, когда-то и семья, и дети, и какие-то мало-мальские обязанности перед обществом... В частности, перед Обществом слепых, где он много лет прослужил в должности звукорежиссера, — а хороший звук, согласитесь, немаловажная составляющая часть жизни этих людей. Всем остальным "угодник" ничего не был должен. Дети выросли, и теперь сами могли найти себя в жизни. Жена, наверное, тоже утешилась. На руках у Коли остался сиамский кот, брошенный предыдущим коллегой по подметальному ремеслу, вот о нем в самом деле стоило позаботиться... Коля, как и я, не мыслил своей жизни без центра Петербурга. Здесь, по углам и коммуналкам, он прожил жизнь. И здесь ещё оставались немногие заповедные места, навроде нашей дворницкой, где эта былая жизнь неспешно дотлевала. А там, на отшибе, в Ленинграде, он смог под старость свить гнездо, куда натаскал, подобно сороке, ярких впечатлений от безвозвратно ушедшего прошлого... И поделил тем невозможным роялем пространство убогой современности на мир дольний, которым пробирался, пьяненький, чтобы курнуть, и мир горний, который простирался гораздо выше уровня низких потолков и плоских крыш.
6-9.12.2019