Под тонким слоем дёрна был крупный, жёлтый песок. Стоя на коленях, он вгрызся в него с остервенением, отбрасывая вырытое на расстеленный рядом целлофан. Сталь звенела, и песок хрустел, и пот заливал глаза, но он рыл и рыл и рыл, словно какой-то заведённый механизм и через несколько часов глубокая могила была готова. Последние комья были тяжёлыми как свинец – пошла глина. Он остановился и оттёр пот. Сердце рвалось из груди и дико хотелось пить. Он долго не мог прикурить, ломая негнущимися пальцами спички. Потом жадно дымил, глядя со дна могилы наверх.
Небо расчистилось после утренней дымки и стало заметно припекать. Дождей было мало этим летом, и июльская листва уже была мятой и несвежей, как грязное бельё. Озёра кругом усохли и съёжились, обнажив жирный, илистый берег. Запах гниющих водорослей был таким сильным, точно казалось, вы очутились в долине Нила, а не старые торфяных выработках близ Шатуры.
Сухой камыш вокруг шумел протяжно и монотонно, по-зимнему. Болота тоже изрядно осели. Толстый мох на них посерел и крошился меж пальцами в мелкую пыль, а под ним, вместо бурой воды, стояла склизкая, бурая жижа, выступавшая точно гной под тяжестью человеческих шагов. Ветер всё чаще приносил запах пожарищ в самое сердце пустошей, и всё живое на болотах тревожно принюхивалось к едкому дыму, предвестнику бушующих стен огня, молниеносно охватывающих сухие, в рост человека травы, оставляя за собой выжженную, кончавшуюся землю. И только сосна, растущая на краю песчаного островка, была свежей и нарядной, словно только что покрашенной добротной зелёной краской, и он смотрел на неё с умилением, как смотрят на оазис в знойной пустыне.
Он выкарабкался из ямы и оглянулся. На дне уже начала скапливаться вода и на секунду содрогнулся, глядя на мутную сукровицу, сочащуюся, словно мерзкий земляной сок, торопливо порывающую дно могилы. Он сплюнул и отвернулся. Он не спал уже вторые сутки, и голова временами начинала кружиться, но он знал, что скоро всё должно было закончиться и это придавало ему сил. Он похлопал себя по щекам и покрутил головой в разные стороны. Во рту стоял отвратительный привкус от бесконечного количества выкуренных натощак сигарет, и всё же, он вытащил очередную и, с отвращением, прикурил.
Какая-то мелкая пташка с любопытством оглядывала его сквозь рябь кустов. Он цыкнул на неё, и она в ужасе упорхнула. Он хмыкнул и подошёл к сосне. У её пахучего, красно-коричневого ствола с побелевшими капельками старой смолы, похожей на свечной воск, полусидел человек. Над ним, совсем близко, словно дразня, висела тёртая двустволка. Руки и ноги мужчины были крепко связаны скотчем. Рот был заткнут масляной тряпкой и тоже крепко заклеен. Только глаза были свободны, и в них стоял животный, оцепенелый ужас приговорённого к смерти. Неспешно затягиваясь, он смотрел на связанного него безо всякого выражения на лице. Мужчина на земле был крупный, тучный, ухоженный, лет около 50. Его дорогой, на заказ сшитый костюм был смят и до колен заляпан грязью. Розовая сорочка с крупными золотыми запонками, на которых красовался затейливый вензель, потемнела от пота. Узел галстука был сильно затянут, так что мужчина с трудом дышал, поминутно сглатывая и напрягая свою бычью шею. Его густые седые волосы были коротко острижены. Приторно сладкий аромат дорогого парфюма ещё витал в воздухе, тошнотворно смешиваясь с запахом мочи и кала. Запах был резкий и едкий как нашатырь, но связанный мужчина не чувствовал его, как не чувствовал бесчисленные укусы комаров и слепней и боль в перетянутых конечностях. На затылке у него запеклась кровь. Ранка была свежей. Рыжие муравьи деловито сновали в его волосах, пробегая порой по лицу, по векам, исследуя его уши и ноздри, но он не замечал и их. Он вообще ничего не чувствовал кроме испепеляющего, всеохватывающего, всепроникающего страха, полностью парализовавшего его волю. Изредка он крутил головой, точно оглядываясь, но это было нервным. Подошедший человек тоже привлёк внимание мужчины лишь на мгновенье, после чего, его взгляд вновь обратился к яме, которая, как он уже давно понял, вот-вот должна была стать его могилой. Открытая дверь в загробный мир отчего-то сильно его пугала и когда человек заговорил с ним, он не сразу понял, что обращаются к нему.
- Ну, что? Давай…
Человек наклонился над связанным и обдал его дымом. Звук голоса вырвал мужчину из оцепенения. Его глаза внезапно покрылись полупрозрачной плёнкой, когда он, наконец, осознал, что его время пришло. Словно червь или, точнее, огромная личинка, он вдруг весь заизвивался, закрутился и пополз, пополз прочь от этой страшной ямы, мыча что-то сквозь кляп.
- Ну, куда же ты…
Человек отбросил папиросу и подхватил извивающуюся «личинку» за ноги.
– Не туда… Не туда…
Мужчина протяжно завыл, мотая головой из стороны в сторону, и всё тело его вздулось от нечеловеческого усилия, изогнувшись точно натянутый лук. Его бычья шея налилась кровью и побагровела. Скотч затрещал, будто бы поддаваясь. Казалось ещё немного, и он высвободится. Он забился ещё яростнее, отчаянно изгибаясь в такт своему мычанию, но чуда не произошло и силы стали его покидать. Он задыхался. Его грузное тело отказывалось ему повиноваться, и на краю могилы он весь обмяк, превратившись в огромный, дурно пахнувший студень.
Мужчина присел на корточки и перевернул «личинку» на спину. Её лицо было ободрано и перепачкано торфяной пылью и на этой чёрной африканской маске сверкали два огромных, совершенно безумных гойевских глаза.
Наклонившись как можно ниже, он тихо спросил мужчину:
- Помнишь меня?..
Глаза маски смотрела сквозь него, не мигая, будто кукольные. Тогда он наотмашь ударил его ладонью по щекам. Потом ещё.
- Помнишь?!
Маска затряслась, съёжилась и отрицательно замотала головой. Запах нечистот стал ужасающим, но человек только слегка поморщился и продолжил:
- Не помнишь?.. – неожиданно мягко спросил он и заботливо смахнул соринки с ресниц пленника. – Не знаешь меня?.. Вот дела… Так, может, я… ошибся?.. А?.. Ошибся! Ну конечно... Ай, ай, ай... Ну извини... Так мне тебя отпустить?..
Глаза мужчины залили слёзы. Он замычал что-то, пытаясь кивать головой.
- Ну-ну, успокойся, – он по-отечески похлопал его по груди. – Успокойся... Сейчас разберёмся... Погоди малость…
Человек расстегнул куртку и достал бумажник. Из него он аккуратно втащил маленький прямоугольник, фотографию, и внимательно всмотрелся в неё. Маска застыла. Её глаза впервые приобрели человеческое выражение и силились прочитать по лицу человека напротив свой приговор. Но лицо было совершенно безмятежным. Наконец, он перевернул фотографию и поднес её почти к самому носу маски.
- Ну, а, её… ты помнишь, а?..
Мужчины уставился на фото, силясь сфокусироваться и вдруг, отпрянул как ужаленный, и затрясся всем телом, и заскулил, и уже не мог остановиться, ибо увидел свою смерть. Лицо второго тоже переменилось. Словно демон вселился в него, безобразно исказив все черты и обнажив звериный оскал.
- Вот и хорошо… - прохрипел он, чувствуя, как дрожь охватывает и его. - Вот и славно… Вот и вспомнили...
Его голос походил на шипение змеи. Он встал, аккуратно спрятал фотографию в бумажник, убрал его во внутренний карман и плотно застегнул ветровку.
- Вот всё и разрешилось…
Примерившись, он брезгливо спихнул мужчину ногой в яму. Тот упал лицом вниз, в воду, и силился подняться, но ноги скользили по мокрой глине и он смог только лишь перевернуться на спину. Вода заливала ему грудь. Он всё пытался опереться на стенку могилы и скрёб и скрёб ногами, но подошвы модельных туфель были слишком гладкие. Ему почти удалось сесть когда, сверху на него полетел песок. Он на миг замер, словно не веря в происходящее, а потом с удвоенной силой забултыхался в яме. Песок летел быстро и неуклонно, забивая глаза, придавливая ноги, стесняя грудь. Он выл истошно и крутился точно юла, но песок летел и летел и, скоро, закрыл его полностью, хотя под его пеленой ещё угадывалось шевеленье и стоны. Потом всё стихло окончательно. Только звонкое повизгивания лопатки, да глухой стук падающего песка, да тяжёлое дыхание человека нарушало тишину болот.
Закончив работу, он несколько раз плотно утрамбовал песок, положил сверху срезанный дёрн и полил его немного из бутыли с водой. Потом, неспешно, напился сам. Свернув плёнку, он убрал её в рюкзак, на дне которого лежали две старые гантели. Туда же легла сапёрная лопатка и телескопическая дубинка. Он тщательно обошёл островок, стараясь не наступать на еле видный теперь холмик и, удостоверившись, что всё чисто, присел на корягу. Его мутило. Всё тело сводила судорога, и мысль о том, что там, в двух метрах от него, его же руками заживо похоронен человек, приводила его в ужас. Холодный пот выступил у него на ладонях и на спине. На секунду, ему показалось, что земля на холмике немного шевелиться. Неудержимый рвотный позыв повалил его на землю. Когда он закончился, он судорожно стал сдирать заботливо разложенный им дёрн, отбрасывая его в сторону. Затем он впился пальцами в мокрый песок, и сжал его так, что костяшки хрустнули, и взвыл, как взвыл тот, кто был теперь под ним, и стал колотить землю руками, а после лёг ничком и затих, уткнув лицо в могилу, и лежал долго, словно сам был мёртв.
Когда небо побагровело, он поднялся. Его движения были спокойны и плавны. Он вновь заботливо уложил дёрн, заново полил его, в последний раз окинул взглядом островок, накинул на плечи рюкзак, снял с сосны ружье и, не оглядываясь, твёрдо зашагал по еле видной среди камышей тропинке в сторону заходящего солнца.
Он шёл легко и уверенно, не сверяясь с картой. Через час он добрался до старой широкой тропы и свернул на неё. По пути он свернул к небольшому заболоченному озерцу, снял с плеч рюкзак, плотно свернул его, скрепил куском скотча и зашвырнул в середину топи, где среди ряски темнел маленький островок воды. Убедившись, что рюкзак утонул, он вернулся на тропу и вновь зашагал по ней. Солнце уже село, но лес был ещё прозрачен и светел, когда он вышел на берег большого озера. Оглядевшись, он снял ружьё и до боли потянулся всем телом. Затем, присев на поваленную берёзу, переломил на коленях двустволку, вытащил и тщательно проверил оба патрона, придирчиво осмотрел стволы, перезарядил ружье, снял его с предохранителя, поставил подле себя, и, вдумчиво, со вкусом, закурил, затянувшись до лёгкого головокружения. Посмолив немного, он начал спокойно развязывать шнурки на правом ботинке, с удовлетворением отмечая, что пальцы его нисколько не дрожат.
Вечер был тихим. Совсем близко, под берегом, «била» щука. Вода вскипала, и сверкающие мальки, как капли ртути, веером разлетались в разные стороны, спасаясь от зубов хищницы, а затем снова скатывались в серебряную стайку. Утки шумно кружили над камышом в поисках ночлега, но приметим человека, уносились прочь, тревожно крича. Воздух неспешно темнел, свежел, наполнялся ночными запахами и звуками. Звёзды выступили в вышине, зрея и наливаясь серебряным светом. К полуночи стало настолько тихо, что можно было уловить громыхание товарных вагонов, проходящих в 20 километрах. Ночь дышала покоем и негой. Он неподвижно сидел на берегу и смотрел вокруг как завороженный, словно впервые видел всё это. Что-то переменилось в нём, переродилось, отмерло. Таинство жизни захватило и окутало его. Опустив босую ногу на холодную землю и прислонив висок к стволу, он почти не дышал, каждой клеткой тела впитывая этот воздух, эти звёзды, эту ночь вокруг, и когда выплыла грязно-жёлтая луна, он отложил ставшее ненужным ружье, поднялся и стал раздеваться. Нет, он не будет умирать. Не сегодня.
Вода была нежной и тёплой. Он долго, медленно плавал по чёрной с золотым отливом глади озера, отфыркиваясь и ни о чём не думая. Потом вылез, обтёрся рубахой, оделся, разрядил ружьё и зашагал во тьме, почти не глядя под ноги, по наитию находя свой путь обратно. В полночь был на опушке, где в кустах орешника стоял его машина. Он сел в неё и провёл рукой по рулю и сиденью, словно заново знакомясь. Вытащив из бумажника фотографию, он приладил её в маленькую рамку на панели. Она улыбалась. Она вообще часто улыбалась. Её волосы были распущены и влажны. Голова немного откинута назад. Он помнил, как делал эту фотографию в парке во время дождя, а потом они пили горячий шоколад в каком-то кафе и он ещё жалел, что там не продавали вино.
Он погладил кончиками огрубевших пальцев её лицо. Семь лет... Семь долгих лет. Врач тогда сказал, что она погибла сразу. Тот, в костюме, не заметил её на пешеходном переходи и уехал даже не затормозив. Его нашли. Свидетелей было предостаточно. Он оказался районным депутатом. От всего отпирался. Всем грозил. Потом, какие-то люди приходили и предлагали деньги. Потом свидетели стали отказываться от своих показаний. Дело тянулось почти три года. Наконец был суд. Судья долго зачитывала приговор в душном, пыльном зале. Один год условно. Он хорошо помнил, как негодующе блеснули глаза убийцы. Как его сытое, самодовольное лицо с брезгливыми губами поморщилось. Всё тогда переменилось в нём. Словно что-то лопнуло внутри, и чёрный яд ненависти вытек в его кровь. И он стал ждать. Ждать расчётливо, холодно, безмолвно. Ждать как паук, медленно сплетая свою незримую паутину. И когда день настал, он был готов.
- Будь что будет, - улыбнулся он. – Будь, что будет.
Он закурил и завёл двигатель. Пошарив в бардачке, вытащил и вставил диск. Музыка медленно наполнила салон. Не включая фар, он медленно проехал по кромке поля, выехал на просёлок и, покатил к шоссе. Там он зажёг дальний свет и помчался к Москве. Его лицо вновь было безмятежным и он, кажется, понимал, о чём говорил ему Григ.