Продолжение истории из первой части...
Ее словно подозревали в чем-то, и ей уже хотелось виноватиться.
«Ты что, их в темноте видишь?» Они с Екатериной Васильевной давно уже были на «ты», «Я их про себя перекладываю и местами меняю». Опять выходило что-то несуразное. «И не училась нигде?» «Нет, не училась». - «И художников в роду не было?» - «Не было».
И вдруг, откинувшись, принималась говорить с жаром, с блеском в глазах и уже совсем несусветное:
«Я чего боюсь, что это кончится. Просыпаюсь и бегу сюда. - Она обвела кружок, где паркет протерся. - Такая счастливая, а боюсь».
И она оглянулась через плечо. Кого она могла там увидеть?
Обстановка у Екатерины Васильевны была самая простая
Дешевенькая тахта, стол, покрытый синтетической скатертью с рисунком, телевизор. И ни одного коврика на всю шестнадцатиметровую комнату.
Так говорили они, говорили и ни до чего окончательного не доходили. А по двору, по кварталам и уже даже по микрорайону поползли слухи. Женщина рисует с закрытыми глазами. И не сбивается. Все цветы нарисованы правильно. Ни один листочек не испорчен. Но насчет правильности - это они ошибались. Цветы были даже очень приблизительные, а некоторые из них вообще даже и не существовали или росли в какой-нибудь Австралии. Потому что Андрей Степанович их бы знал.
Он стал приходить к Екатерине Васильевне чуть ли не каждый день и первым догадался о надвигающейся беде. Картинки Екатерины Васильевны стали покупать. Сначала она соглашалась на это исключительно для того, чтобы оправдать затраты на краски. "Дорогие они», - смущенно объясняла она Андрею Степановичу. Уступала по пятерке, а кто победнее - и по трешке.
Но соседи запротестовали:
«Бери не меньше десяти. Труд ведь тоже чего-то стоит». «Да он же в радость», - смущалась Екатерина "Васильевна. «Все равно, дают - бери».
С десятки перескочили на пятнадцать. Ничего удивительного...
Ведь цены и на все остальное незаметно растут. Но если бы только это… В квартиру к Екатерине Васильевне стали наведываться хорошо одетые, говорливые девицы, а потом и бородатые молодые люди с фотоаппаратами.
Раньше, раньше надо было принимать меры Андрею Степановичу. Видимо, он что-то пропустил, недоучел. Но предчувствие его не обмануло. Несколько работ Екатерины Васильевны увезли на выставку. Она постригла жиденькие волосы, и они распушились, завились сами собой. И вечный ситцевый халатик с голубыми горошинами заменился на салатное платье c заграничными пуговицами. И однажды у подъезда дома Екатерины Васильевны остановилась машина с той самой буквой «Д» на номере, от которой у Андрея Степановича с детства холодало на сердце. Он поднялся на этаж сразу и позвонил. Но опоздал. Уже уносили объемистые свертки. А на столе лежала неубранная пачка денежных купюр не нашего цвета и не нашей конфигурации. «Так ведь даром таких денег не дают, - соображал Андрей Степанович. - А зачем же тогда отдавать эти картины, хоть и за большие деньги, - вдруг пронеслось у него в голове. - А если в них заключена какая-нибудь музейная ценность? И опять же спросят с Андрея Степановича. Зачем разбазариваете народное добро? И что Екатерина Васильевна будет делать с теми проклятыми долларами? И не должна ли она их большей частью сдать государству? Тем более что их заводу остро не хватает дефицитной аппаратуры». Все мысли смешались у Андрея Степановича.
Но особенно назойливыми были две. Где это видано, где это слыхано, чтобы русские художники писали с закрытыми глазами? И вторая: почему он не сообщил обо всем этом хотя бы в партком того завода, где работала до последнего времени художница? Они ее отправляли на пенсию, они и отвечают.
А жара в это лето стояла необыкновенная
Но Андрей Степанович надел рубашку с длинными рукавами, темный костюм, от которого еще не была отцеплена медаль с майских дней, когда пришлось выступать перед выпускниками ПТУ, и отправился в райисполком. Почему не в райком? Чутье подсказывало Андрею Степановичу, что дело это по нынешним временам надлежит решать именно там.
Его принял сам заместитель председателя. Имя Андрея Степановича было хорошо известно и кое-что значило. Поговорили о том о сем, хотя в приемной набился народ, время было горячее… И в глазах ответственного работника начало проглядывать легкое нетерпение. Андрей Степанович перешел к делу. Но тот не прищурился, не стал, как бывало ранее, записывать, слушая, в блокнот все данные и обстоятельства. Не задумался. И выражение его лица было неясно. Он катал по столу сплющенный бумажный шарик, иногда еще более пришлепывал его ладонью, иногда, напротив, расправлял края. Слушал как будто рассеянно, и взгляд иногда скользил вбок. Андрей Степанович оглянулся. В узком, привинченном к стене зеркале отражался красивый профиль зама. Андрей Степанович точно остался один-одинешенек на льдине Мирового океана.
Зам легонько махнул рукой.
«Знаем, знаем», «И про выставку?» «И про выставку», - «И про валюту?» - «И про валюту. A Екатерина Васильевна у нас получает двухкомнатную в красном доме на Красильном проезде». «Это в доме старых большевиков? - без всякой интонации спросил Андрей Степанович. - Где холлы по двадцать пять метров?» «Там освободилась угловая, - подкатывая шарик к себе, говорил зам. - Одна комната подойдет для мастерской. Надо же поддержать феномен».
И тут зам, Андрей Степанович мог поклясться, как-то по-бесовски ему подмигнул.
Остановка автобуса была рядом. Но всю длинную дорогу до самого дома Андрей Степанович шел пешком, облизывая пересыхающие губы. Стояла мучительная, как перед началом светопреставления, жара…