Вспоминаю одну давнюю встречу со школьниками на весенних каникулах. На таких встречах ребята задают иногда самые неожиданные и необыкновенно интересные вопросы. Так было и на этот раз. Когда перешли к заключительной части нашей встречи — к вопросам, руку подняла девочка-старшеклассница:
— Скажите, пожалуйста, а сколько всего химических элементов?
Честно говоря, я удивился вопросу. Что же, она забыла таблицу Менделеева?
— Девяносто два. Первый водород, последний — уран!
— Значит, и всех, всех атомов в природе может быть только девяносто два сорта? — Глаза у спрашивающей блеснули хитро-хитро, и я почувствовал ловушку. Так бывает часто при встречах. Ребята задают вопросы не только для того, чтобы узнать ответ, а чтобы проверить, знает ли выступающий перед ними суть вопроса, достоин ли он доверия... Я ответил: — Если не считать изотопов...
К середине 10-х годов нашего столетия физики насчитывали четыреста тридцать один стабильных изотопа элементов, существующих в природе. Если добавить сюда и нестабильные, общее их количество перевалит за три тысячи двести. Но есть, наверное, и другие, пока неизвестные...
— Так сколько же всего у природы химических элементов?
— Естественных — девяносто два!
— А искусственных?
Я развел руками:
— Пока неизвестно...
— Можно мне? .. — Это не выдержал кто-то из старших ребят. Искусственных элементов пока двадцать пять. Последний из них — сто семнадцатый — был синтезирован в лаборатории академика Флерова в Дубне в две тысячи девятом году!
— Молодец! —Я был искренне восхищен. С момента первых сообщений об открытии прошло всего несколько месяцев, а этот парень уже знал о нем. Значит, интересовался.
Значит, следил, Значит, у него отличные учителя, химик и физик, привившие ему интерес к серьезным, фундаментальным проблемам современной науки... Пока я все это переживал, поднялась еще одна рука:
— Расскажите, пожалуйста, как открывают новые элементы...
Ответу-то на этот вопрос я и посвятил свой рассказ.
31 января 1968 года. Дубна
Дубна — город физиков. Но это вовсе не значит, что там день и ночь только работают. Здесь люди живут, смеются и плачут, случается, что кто-то из физиков становится вдруг рассеянным. И вовсе не потому, что его захватила новая физическая идея, — нет, физик влюбился... Летом здесь азартно играют в волейбол, а зимой — ходят на лыжах.
В лаборатории ядерных реакций стоит елка. Обыкновенная, новогодняя. На ветвях — мандарины на ниточках, конфеты и... стеклянный бой. Забавно, смотрите, вот рюмка без ножки. Она обернута бумажкой, на которой надпись: «Петергоф. XIX век». Рядом подвеска от люстры. И снова надпись: «Богемия. XVIII век», осколок кубка — «Венеция. XVII век». Тут же на ветвях можно найти черепки глазурованного кувшина времен Тамерлана... Зачем все это здесь, в лаборатории ядерных реакций?
Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется совершить небольшое путешествие еще дальше в прошлое.
Насколько это серьезно понятно стало всем
В 1940 году два молодых советских физика, оба — сотрудники ленинградских институтов и ученики профессора Курчатова — Георгий Флеров и Константин Петржак — послали в американский журнал «Physical Review» сообщение об открытии ими самопроизвольного деления урана.
Во всем мире ученые лихорадочно исследовали свойства этого последнего и самого тяжелого химического элемента из таблицы Менделеева. При этом названный выше американский журнал печатал львиную долю всех сообщений.
Открытие Флерова — Петржака имело первостепенное значение для определения, возможна или нет самоподдерживающаяся цепная реакция в уране. Ведь если для реакции не нужны посторонние источники, значит... значит, атомы урана могут «работать» самостоятельно, отдавать законсервированную в них природой энергию. А если процесс деления станет нарастать, можно ожидать цепной реакции и даже взрыва! Чрезвычайно важное открытие!
Статью советских физиков тут же напечатали. Не без волнения ждали авторы откликов и ответных статей. Но шли дни, шли недели, месяцы...
А по площадям и улицам европейских городов уже маршировали дюжие молодчики в коричневых рубашках со свастикой, по брусчатке университетских городов грохотали гусеницы фашистских танков. Все больше и больше конструкторских бюро и промышленных фирм видели перспективы своего будущего благосостояния в разработке новых типов вооружения, новых взрывчатых веществ и брони. И интересами специалистов по урану тоже скоро стала руководить не простая любознательность.
Конечно, проблема получения океанов практически даровой энергии для заводов и фабрик с помощью расщепления ядер урана это очень любопытно. Никто не спорил. Но освобождение чудовищных сил, скрытых в атомном ядре, сулило и другие возможности, не столь мирного характера…
Флеров и Петржак просматривали горы литературы, неожиданно для себя обнаружили странную тенденцию. Первоначальные лавины, потоки информации, связанной с урановой проблемой, со временем таяли на глазах. Сначала потоки превратились в малозаметные ручейки.
А к середине сорокового года даже и ручейки иссякли. Из американской и английской научной печати вообще исчезли упоминания о существовании такой проблемы. Словно по мановению волшебной палочки, американцы потеряли всякий интерес к атому, а про уран вроде бы никогда и не слышали...
Продолжение читайте здесь