Мистика и волхвованье, волхвованье и мистика: лёгкие ажурные словесные разводы, и таинственная музыка луны – истинное серебро века мерцало в строках и строфах Зинаиды Гиппиус: Гиппиус-салонной, Гиппиус-искренней, такой разной, со столькими улыбками…
Она была жрицей красоты: но красоты с изломом, с лакунами зияний, понимаемой только так, как было возможно в то время: насыщенное непонятными предчувствиями, когда по улицам Петербурга металось красное домино, и всполохи грядущего уже копились в воздухе, ещё пронизанном жаждой гармонии.
…которая вступала в противоречие с реальностью:
О, берегитесь, убегайте
От жизни легкой пустоты.
И прах земной не принимайте
За апельсинные цветы.
Под серым небом Таормины
Среди глубин некрасоты
На миг припомнились единый
Мне апельсинные цветы.
О, разумеется, некрасота страшна – но страшен и отказ от чёрного хлеба жизни: а к нему З. Гиппиус едва ли хотела прикасаться.
Однако, взрываясь ритмами и мыслью, стихи Гиппиус приобретали метафизический окрас – разведённый густыми красками пережитой боли:
Пускай мы тень.
Но тень от Твоего Лица!
Ты вдунул Дух - и вынул?
Но мы придем в последний
день, мы спросим в день
конца,- за что Ты нас покинул?
И – нет ответа, невозможен, как во все века…
Ах, не за то ли, что стих чрезмерно жеманен, а игры в избранность затянулись?
Тем не менее, именно Гиппиус можно воспринимать символом серебряного века: со всеми его изломами, эстетством, декадентскими плащами, запахом наркотиков, и – поэтическими высотами…