Продолжение истории:
Ему привиделся, как в полусне, возникший из беспредельной неизвестности луч, будто ожививший, мириады распыленных и навсегда исчезнувших человеческих жизней, - он увидел огромный переполненный зал, притихший перед ярко освещенной эстрадой, и некто, похожий на странного и страшного человека, но, несомненно, не человек, в нарочито аристократическом фраке, с искривленным иронией лицом и косо летящей бровью, явился вдруг перед ним. Он услышал и голос - колющий, хлесткий, издевательски-зловещий, и этот непостижимый голос разоблачал и казнил самодовольную пошлость и бессердечное ханжество власть имущих…
- Ну, а в конце программы были русские песни - «Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке» и «Эй, ухнем!» - Никитин снова взглянул в ее взволнованное лицо. - После их исполнения публика выражала свой восторг особенно бурно, с каким-то горячим и чистым воодушевлением. Но несмотря на могучую, народную силу, с какой пел Шаляпин, в некоторых интонациях я почувствовала страшную и неодолимую тоску по России, которую великий ее сын вынужден был оставить.
Мне представлялось, что я ощущаю, и, наверное, не одна я в этом зале, как трагически сжимается сердце этого титана, так свободно державшего в своей власти покорную ему, чужую толпу. Я подумала: «Вот стоит пожилой человек и утирает пот с бледного, осунувшегося лица; он устал, его заметно гложет болезнь. У этого болезненного человека лысоватый лоб, седые виски, глубокие морщины… Но что он сделал со мной, с моей подругой, с восхищенно скандирующими американцами, с плачущим русским эмигрантом…» За долгие годы многое при- шлось пережить… Всякие беды и горести, все было… А вспомню Шаляпина - и будто камень с души долой, и все беды будто отступят сразу перед этой огромной радостью…
Никитин подумал, что все прочитанные им книги и статьи о Шаляпине, все собранные фотографии и пластинки создали в его сознании, хоть и любимый им преданно, но обобщенный образ великого артиста.
А вот эта скромная пожилая женщина дышала c Шаляпиным одним воздухом, слышала его пение и потому явилась сейчас как бы временной связью между реальным Шаляпиным и его, Никитина, внутренним пониманием мира, из которого никаким давлением, никакими чуждыми влияниями не вытравить законной гордости за великую культуру своего народа.
Рассказчица несколько раз глубоко вздыхала и без очевидной надобности поправляла скрученную на затылке, седеющую косу. В этом движении и в неровном румянце, проступавшем на щеках, было что-то настолько трогающее душу, что Никитин ощутил комок в горле. Он стал искать слова, передавшие бы достойно его сочувствие; и сказать эти слова предполагалось так остроумно и звонко, чтобы печаль ее развеялась без следа. Но он только тихо поблагодарил свою случайную собеседницу, помолчал минуту, попрощался и оставил ее в одиночестве перед картиной, где русоволосый богатырь озирал раздольную голубоватую даль.
Минуло немало времени с той поры; в Москве состоялось траурное торжество, о котором давно мечтали тысячи безвестных и бескорыстных ревнителей шаляпинского гения. На Новодевичьем кладбище, в ряду могил знаменитых певцов Большого театра, теперь и могила Шаляпина, он как бы возвратился к тем, кто продолжал его дело на русской оперной сцене.
Свидетелем траурного торжества был и Никитин. В длинной веренице он приблизился к новому надгробию, положил цветы, и, отойдя, ощутил робкую радость, - не только потому, что поклонился наконец тому, кто являл собой славу русского искусства, но оттого еще, что это возвращалась душа России, что прояснялась и крепла ее память.
Смотрительница выставочного зала, рассказавшая ему когда-то про концерт в Сан- Франциско, тоже была здесь. Ее уже определенно старческое, маленькое личико сияло почти религиозным умилением. Мелкими шажками она двигалась в плотной толпе, ни на кого не глядя и прижимая к груди завернутый в газету букетик.
Никитин хотел поздороваться, но запнулся, испугавшись, что она его не припомнит, и неловкость положения помешает ее тихому ликованию. Как она сумела сюда пройти? Кто помог ей? Ведь достать пропуск на церемонию перезахоронения было чрезвычайно сложно, - Никитин заранее настойчиво добивался его, пустив в ход просьбы и посулы.
Внезапно Никитину пришло в голову невероятное предположение - уж не для того ли хлопоты знаменитых людей и голос общественного мнения объединились и предопределили нынешнее событие, чтобы эта сухонькая старушка в старомодном смешном берете, с завернутым в газету букетиком, могла - и наверное в последний раз - испытать сердцем высокую и нежную радость.
Эта мысль, при всей ее невероятности, поразила Никитина. Он снова взглянул на свою давнюю собеседницу. Еще больше просияв, с той же застенчивой и милой улыбкой, она будто увидела над головами людей что-то необычайное, доступное только ей. И Никитину, с каким-то созвучным ее настроению чувством, захотелось, чтобы она все-таки узнала его, поняла, что и он помнит ее и никогда не забудет ее рассказ.