Глава восьмая. Тяжелый разговор
Часть первая
— Что так долго не было тебя? — спросила Дашутка, когда, вернувшись и избавившись от груза доставленных книг, сел он, расслабившись, рядом с ней, неохотно собираясь занять себя учебником и программой экзаменов.
— А-а!.. — отмахнулся он, наигранно напуская на себя занятость науками. — Сначала — очередь... Затем — перерыв... Опять очередь... Потом трамвай застрял где-то — запарился ждать!
— Бедный мой Ванечка!.. — погладила его по голове, и в голосе её проскользнули те смешливые нотки иронии, которые без особых хлопот срывают даже тщательно подобранные маски тайн. — Даже губки от этого припухли... И знакомыми духами стал пахнуть...
Лицо его полыхнуло приливом крови. Хотел ответить колкостью, но спасительно открылась дверь, и пацан из второклассников, с красной по¬вязкой дежурного на рукаве, звонко выкрикнул:
— Красильникова! Тебя Владлена — директорша вызывает! И Россиюшкина следом...
— С чего бы это? — подёрнула плечами.
— А я почём знаю? — огрызнулся посыльный из второклассников. — Делать мне больше нечего, как на побегушках быть, да ещё знать про всё.
Как только поднялась, на её место, к Ванечке, шустро подсела Валечка Килкина — школьная «королевочка». Защебетала пустое, стараясь попасть ему в глаза смазливым, миловидным личиком.
— Я занят! — рыкнул он, когда она без всякой привязки к разговору, кольнула любопытством: отчего, мол, покраснел он вдруг?
Та даже вздрогнула. Обидчиво надув губки, мигом порхнула прочь, словно ветром сдуло.
Перевёл дух. «Ох, уж эти женщины!.. — подумалось с суеверием. — Всё-то они про всё знают! Всё-то им надо! Всё-то им понятно и прозрачно! Ну, прямо-таки, рентгены ходячие! Такое ощущение, что ты перед ними голый, прозрачный, как бутылка с виноватостями, — этакий дурак на сцене театра событий, а занавес намертво заело в открытом положении!»
Поднялся и он. Неохотно поплёлся вслед за Дашуткой...
... Директорша, постаревшая, располневшая ещё больше, с заложенными назад руками прохаживалась мимо включённого телевизора, откуда привычно вещали о достижениях страны, строительстве Байкало-Амурской магистрали — БАМа...
— Вот что, Даша... — остановилась она и показала рукой на кресло. — Да ты присаживайся — в ногах правды нету... А ты, Россиюшкин, постой пока, раз уж зашёл. Может, и хорошо, что вместе вы тут при возникшей ситуации... — И усмехнулась многозначительно: — Вы же у нас... «одной крови»...
Равнодушно пожал плечами и, сложив на груди руки, опёрся плечом о косяк двери. Приготовился ждать развязки. Взгляд его поблуждал по кабинету и остановился на портрете главы государства — Брежнева, над столом и креслом директорши, в жизни одряхлевшего окончательно, но с портрета глядевшего, как и прежде, моложавым орлом...
Укоренившаяся манера обладателей чиновничьих кабинетов вешать на стену — так, на всякий случай — портрет очередного, взамен предыдущего, вождя нации, независимо от искренности тех или иных отношений к нему, всегда настораживает. Из таких кабинетов всегда должно попахивать пошловатым запашком заискивающей ненадёжности, в отношении ко власть имущим, и откровенным, прокисшим пренебрежением в отношении к власть неимущим. Наличие очередного вождя на стене — это даже не поклонение идолу, ибо идол, для любящих его, уважающих или поклоняющихся ему, всегда постоянен, а поклонение ему — искреннее, что, само по себе, может вызывать уважение или сожаление. В остальных же случаях, даже сожалеть противно...
Директорша опять заходила с заложенными назад руками — опять грузно, опять хмуро. Трудно продолжила:
— Так вот, Дарья... Ты уже взрослая... Я долго сомневалась и спрашивала себя, стоит ли содействовать этой встрече?.. Но дело поворачивается так, что встреча, всё-таки, состояться должна... Тем более, у него на руках ходатайство Сельского Совета... Повторяю, я долго сомневалась, но моя совесть педагога, коммуниста, женщины-матери, наконец, говорит мне, что встреча эта неизбежна и, пожалуй, необходима...
— Какая встреча, Владлена Марковна?! С кем?! Какое ходатайство?! — ничего абсолютно не понимая, смотрела она настороженно, даже испуганно, но попробовала улыбнуться той улыбкой, с какой ожидают то ли подарка, то ли чуда. И растерянно оглянулась на своего Ванечку, независимо стоявшего и ладным плечом подпиравшего косяк двери.
— И в самом деле, Владлена Марковна, — подал тот крепкий голос, — что это вы резину тянете? Нравится, что ли, нас, сироток, томить!
— Не перебивай, Россиюшкин! И ты, Красильникова, не перебивай! Сиротки... Не забывайте о выдержке и дисциплине! — Но стала мягче:
— Послушай меня внимательно, девочка... Там, во дворе, на лавочке у спортплощадки, сидит... твой отец...
— Кто?! Чей... отец?!.. — сразу не поняла она и тут же задохнулась, закружилась мыслями в горячей, тяжёлой, приведшей в движение небо и землю, волне понимания, — понимания того, что в этом мире, кроме Ванечки, у неё был и есть кто-то ещё, родной по крови, нашедший её и где-то тут, рядышком, ожидавший с ней встречи... И опять, словно ища помощи, растерянно оглянулась на своего Ванечку, не изменившего позы, но в недоумении сдвинувшего стрелы бровей.
— Твой, твой отец, Красильникова! — подтвердила директорша, странно улыбнувшись. — Если его можно так называть... И не перебивай, прошу тебя! Должна признаться, с определённого времени он добивается встречи с тобой. Но, скажу откровенно, я долго противилась этому. Твой, ещё в роддоме бросивший тебя отец, уже не раз принудительно лечился от алкоголизма... Повторяю — при-ну-дительно!.. А у меня, извини за прямоту, нет веры таким отцам! Они, тунеядцы, всю жизнь пьют, кутят, а когда старость и болезни скрутят, когда общество отвернётся от них, вот тогда и начинают такие вспоминать и домогаться своих детей! А делают это, заметь себе, с одной лишь целью: обеспечить себе помощника, няньку, кормильца на остаток жизни! Поверь моему опыту — так оно и есть. Знай, Дарья, ты ничем не обязана ему. Не забывай, тебя вырастило и воспитало наше Государство. Под руководством, само собой, Коммунистической Партии. Будь осторожна. Имей мужество противостоять соблазну быть милосердной с такими... Будь...
— Да что вы такое говорите?! — перебила невольно, не имея больше сил слушать её. — Он же — мой отец! Он же — отец мой!