У Вольфганга Маттойера все всегда начинается с пейзажа. Природа родного Фогтланда, местности между Лейпцигом и чешской границей, дарила мастеру не просто красивые мотивы, но богатый материал для раздумий.
Безбрежность полей, плавные линии холмов, закаты в его композициях лишь внешне напоминают великого немецкого художника-романтика Каспара Давида Фридриха (особенно почитаемого Маттойером). Фридрих неведал того всепроникающего жесточайшего антагонизма техники и натуры, который окрашивает маттойеровские работы.
Обыденная сценка в картине «Подрезка ветвей» (1971) воспринимается как насилие над природой, свершаемое с будничным равнодушием. Вдали то и дело мелькают колючие контуры индустриальных комплексов, а малый островок подлеска среди гигантской, «агропромышленной» пашни кажется обложенным со всех сторон, затравленным живым существом.
«А вы знаете, что у нас скоро практически не останется рек, где можно купаться? А солнце, наверное, станет последним чистым природным объектом?»
В.Маттойер
Дневное светило, как в религиозном искусстве средневековья, становится для него символом надежды. «Мое солнце зовут «вопреки всему», солнце рисуют, преодолевая страх», — записывает он в дневнике.
Путешествие в СССР
И в путешествиях за рубеж Маттойер не впадает в туристическую эйфорию. Его «Пейзаж Братска» (1967) — отнюдь не гимн сибирской «стройке века».
Среди бесплодных, изрезанных гигантской стройкой пространств выделяются две красноречивые детали: корень поваленного дерева и фигура пригорюнившейся старухи.
Наша собственная живопись тех лет не знала еще такой откровенности, такой степени экологической честности. Заметим на полях, что картина была написана за десять с лишним лет до того, как Маттойер смог прочесть в немецком переводе «Прощание с Матерой» В. Распутина, где та же тема получила особенно мощное и трагическое выражение.
Иллюзия гармонии
Не благодушествует Маттойер, и живописуя свой Лейпциг. В картине «Лейпциг» (1971) ему достаточно нескольких следов военных истребителей, перечертивших небесную синь, чтобы сразу исчезла иллюзия полуденной гармонии.
В «Громе с ясного неба» (1971—1972) уже не мимолетные реактивные прочерки, а фантастическая окаменевшая молния разрезает голубое пространство, застывая мрачным знаком военной угрозы.
Что там за горизонтом?
Переживание горизонта — один из лейтмотивов его поэтики. Мальчишкой он взбирался на окрестные взгорья, но все казалось, что самое главное — там вдали, то ли за Чешскими горами, то ли еще дальше.
Горизонт представал преддверием счастливой страны, грядущего золотого века. Детские впечатления сохранились в картине «За семью горами» (1973).
Вдаль уходит шоссе (у Матойера настороженное отношение к автобанам, ему все мнится, будто они бесцеремонно «прощупывают горизонты, как врач больного»). Из-за голубых гор взмывает над зеленой равниной огромная фигура Свободы со связкой воздушных шариков в руке.
«Свобода играет пестрыми шариками, хочется ее рассмотреть хорошенько собственными глазами. Но уже кто-то устремляется к ней с танками и пушками, дабы разглядеть поближе. И вот уже нет свободы, играющей в небе. Лишь ветер гонит облака».
В.Маттойер
Одно из самых мажорных, казалось бы, творений Маттойера тоже подчеркнуто антиутопично.
Свобода — не незыблемая цель, ждущая где-то там, как девица на обочине идеально ровного шоссе. Встревоженная надвигающейся опасностью, она на глазах превращается в детскую сказку, в фантом.
Маттойер усиливает чувство ирреальности, расставляя вдоль дороги диковинные дорожные знаки, из которых слагается слово «Эйяпопейя», убаюкивающий призыв из «Зимней сказки» Гейне. Сквозь всю метафорику проступает главное — воспоминание о «пражской весне», когда ростки свободы за Чешскими горами были раздавлены танками.
Куда улетает Свобода?
В то время картина внушала неспокойные чувства. Летит, значит, Свобода на воздушных шариках, покидает землю ГДР. На что же художник намекает? Редактор, издававший статью о творчестве Маттойера долго и с большим сомнением разглядывая парящую над горами Свободу, задает вопрос: «Поймут ли нас?». Знаменитая фраза, знакомая всем, кто когда-либо работал в редакциях. При этом неизменно в подсознании зарождался образ каких-то грозных и неумолимых, как в притче Кафки, судей, от которых ни скрыть никакой идеологической вольности.
Редактор был совершенно прав: Свобода на картине действительно улетала из Восточной Германии, чьи войска приняли активное участие в подавлении чехословацкой вольницы.
Он был немолодой и мудрый, много повидавший человек, помнивший те времена, когда самым торжественным актом редакционной работы являлось придирчивое разглядывание печатного листа на свет (на предмет выявления недопустимых перехлестов — заголовочного слова «враг» на голове Сталина и т. д., — за которые легко можно было загреметь далеко - далеко).
Он все прекрасно понимал, репродукция картины в итоге осталась в номере. Маттойера эта история привела в восторг, и он несколько раз уточнял детали.