Современники запомнили Антона Павловича Чехова «красивым, тихим и немного застенчивым, с негромким смешком». Внешность его друга-художника, представляющаяся нам в образе черноволосого, бледного юноши, для писателя была эталоном мужской красоты, о чем он часто упоминал в письмах: «Я приеду к вам красивый, как Левитан».
Родившиеся в один год (1860) с разницей в несколько месяцев, они были большими друзьями в жизни и творчестве. Наделенные внутренней культурой и одухотворенностью, они, как никто другой, умели чувствовать «мелодию пейзажа» и могли «отыскать и в самом простом и обыкновенном те интимные, глубоко трогательные, часто печальные черты, неотразимо действующие на душу».
Следы этой замечательной дружбы ведут в ялтинский Дом-музей А. Чехова, где можно ощутить, насколько близки эти два имени. Среди музейных ценностей особое место занимают портрет Левитана с дарственной надписью Чехову, картины «Истра» и «Стога сена», в пейзажах которых рука художника остановила само время.
В воспоминаниях современников нас занимает все, что проливает свет на взаимоотношения этих людей. Однако литературные страницы очень скудно освещают необходимые факты, да и почти вся переписка посвящена житейским делам. В письмах друзья рассказывают о поездках и встречах, сообщают о здоровье родных и знакомых, часто упоминают о рыбной ловле и охоте. Все выглядит просто и обыденно. Мы никогда не узнаем, о чем говорили они при личных встречах, но, судя по редким обмолвкам, между писателем и художником существовала большая внутренняя близость. Родной брат Антона Павловича Николай учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества вместе с Левитаном; через него и состоялось знакомство художника со всей семьей писателя.
Подмосковная усадьба Чеховых находилась в Бабкине, куда приезжали на все лето родственники и друзья. Туда же был приглашен Исаак Ильич. «Милая Чехия» сыграла огромную роль в художественном развитии талантливого художника. Антон-дачник восхищался пейзажами этого очаровательного местечка: «Бабкино – это золотые россыпи для писателя. Первое время мой Левитан чуть не сошел с ума от восторга… Куда ни обратишь взгляд – картина; что ни человек – тип». Эта усадьба была особенно дорога Чехову еще и потому, что здесь для него сливались воедино и торжественная тишина старинного парка, и звуки музыки. Здесь часто проводились музыкальные вечера, звучали романсы, а «Чехов сидел в уголке, подперев голову руками и как будто уйдя совершенно в другой мир». Наблюдавшие за его реакцией друзья видели, что «мысль его витала где-то далеко, и такая глубокая грусть лежала на его лице, еще не так давно сиявшем беззаботною юношеской веселостью».
Здесь, в семье Чеховых, Левитан нашел то, о чем всегда мечтал: рыбалка на Истре, игра в горелки, чтение стихов в сумерки, когда над зарослями деревенского сада висит тонкий месяц, дрожание звезд над рощами, близость и участие искренних друзей. Насколько Бабкино было дорого Левитану, мы узнаем из его письма, отправленного Антону Павловичу из Москвы 23 июня 1885 года: «Лежу в постели пятый день… Мне не скоро удастся вырваться к вам, о чем я страшно горюю. Напишите мне, здоровы ли все у вас и как Вы поживаете в вашем милом Бабкине?.. Не дождусь минуты увидеть опять поэтичное Бабкино; об нем все мои мечты».
Мемуарная литература о Левитане полна свидетельств о горестях и невзгодах его жизни. Рано осиротевший бедный еврейский мальчик, несмотря на свой поразительный художественный талант, постоянно испытывал унизительные гонения. За неуплату очередного взноса за занятия его исключали из училища, в 18-летнем возрасте он был выслан полицией из Москвы. Ему негде было жить. Художник был настолько беден, что стеснялся с кем-либо об этом говорить. С наступлением вечера юноша со страхом выжидал, когда последние ученики покинут мастерскую; тихонько забившись в угол, прятался за мольбертами, чтобы его не обнаружил сторож. Переночевав в холодной студии, утром к началу занятий Исаак выходил из своего убежища. По окончании училища Совет, отклонив ходатайство А. Саврасова о присвоении его любимому ученику Большой серебряной медали, выдал Левитану диплом учителя рисования и чистописания. Все это не могло не отразиться на его психике, отчего Левитан впоследствии страдал приступами депрессии.
В Бабкине благодаря Чеховым и близости природы он постепенно излечивался от меланхолии и возвращался к нормальной жизни – снова писал, любил, верил. Для любого художника важна сочувственная среда людей, эмоционально воспринимающих искусство. Таким и был Чехов, получивший разностороннее развитие и культурное воспитание в детстве. Семья писателя была музыкальной, о чем мы читаем в записках его младшего брата Михаила: «Приходил вечером из лавки отец, и начиналось пение хором: отец любил петь по нотам и приучал к этому детей. Кроме того, вместе с сыном Николаем он разыгрывал дуэты на скрипке, причем маленькая сестра Маша аккомпанировала на фортепьяно».
Испытанные еще в таганрогские годы художественные восторги оставили в душе писателя след на всю жизнь. Обладая редкой эстетической восприимчивостью, Чехов всегда с удовольствием слушал оперу, оперетту, симфоническую музыку и посещал театр, который стал своего рода университетом будущего драматурга.
Тем не менее, рядом с Левитаном писатель продолжал учиться у него тонкому, поэтичному восприятию пейзажа, умению слушать «музыку природы». Свой восторг от такой красоты Антон Павлович выражает на страницах письма: «В природе столько воздуха и экспрессии, что сил нет описать… Каждый сучок кричит и просится, чтобы его написал Левитан…». «Природа здесь гораздо левитанистее, чем у вас» – так Чехов отметил то обаяние пейзажа средней полосы России, которое из всех тогдашних художников умел передавать на полотне один Левитан.
Действительно, желая подчеркнуть «прощальную красу» солнечного пейзажа, мы часто говорим: «левитановская осень». Так, глядя на «Золотую осень», зритель проникается ее тишиной и задумчивостью, а на память приходят стихи Эдуарда Межелайтиса, увидевшего на этом полотне «мир, полный солнца, воздуха, деревьев золотых, – поэзии, а не бессильных красок».
«Живое» восприятие художественных образов картины нам открывается на страницах рассказа «Три года», когда девушка на выставке останавливается перед пейзажем и погружается в его созерцание: «На переднем плане речка, через нее бревенчатый мостик, на том берегу тропинка, исчезающая в темной траве… потом справа кусочек леса, около него костер: должно быть, ночное стерегут. А вдали догорает вечерняя заря… Юлия вообразила, как она сама идет по мостику, потом тропинкой, все дальше и дальше, а кругом тихо, кричат сонные дергачи, вдали мигает огонь».
Писатель С. Елпатьевский, восхищавшийся поэтической прозой Антона Павловича с дивными описаниями природы, определил его «человеком настроения левитановских пейзажей»: «Солнце легло спать и укрылось багряной золотой парчой, и длинные облака, красные и лиловые, сторожили его покой, протянувшись по небу» («В овраге»).
В повести «Степь» автор увлекает читателя динамичной панорамой пробуждения степи: «Солнце уже выглянуло сзади из-за города и тихо, без хлопот принялось за свою работу. Сначала, далеко впереди, где небо сходится с землею …поползла по земле широкая ярко-желтая полоса; через минуту такая же полоса засветилась несколько ближе, поползла вправо и охватила холмы; что-то теплое коснулось Егорушкиной спины, полоса света, подкравшись сзади, шмыгнула через бричку и лошадей, понеслась навстречу другим полосам, и вдруг вся широкая степь сбросила с себя утреннюю полутень, улыбнулась и засверкала росой».
Левитан глубоко ценил талант Чехова-пейзажиста и писал ему: «Я внимательно прочел еще раз твои «Пестрые рассказы» и «В сумерках»… Пейзажи в них – это верх совершенства, например, в рассказе «Счастье» картины степи, курганов, овец поразительны».
В 1892 г., несмотря на то что Левитан уже был мастером с всероссийской славой, его вторично выслали из Москвы. Участились приступы болезненной хандры, во время которой он дважды стрелялся, но оба раза его спасал Чехов. Писатель считал, что левитановская тоска была началом неизлечимой психической болезни, поражающей требовательного к себе и к жизни большого человека. Художник подтверждает этот «диагноз» в своих доверительных письмах, говоря о том, что его безграничная любовь к природе является источником глубоких страданий; ибо нет ничего трагичнее, чем чувствовать бесконечную красоту и гармонию окружающего мира и не уметь выразить эти ощущения.
Удивительно, насколько они были созвучны друг другу! При создании своей лирической «сюиты» «Степь» Чехова тоже волновали мысли о природе как источнике вдохновения: «Быть может, она <повесть> раскроет глаза моим сверстникам и покажет им, какое богатство, какие залежи красоты остаются еще нетронутыми и как еще не тесно русскому художнику».
В одной из сумрачных картин Левитан ведет нас широкой деревенской улицей: ночное безлюдье, лунный свет заливает ряд изб и преображает все это зрелище в прекрасную феерию. В другой – покривившиеся избы чернеют на фоне розового закатного неба, его отблески красным пожаром зажигают окна, словно незрячие очи. В этих полотнах все дышит печальными раздумьями о судьбах русской деревни, «о черных избах нищей России». В них выражено страстное желание, чтобы красота природы соответствовала красоте жизни людей. Чехов, словно отзываясь на боль души своего друга, в рассказе «Мужики» продолжает рассуждать: «На зеленых кустах, которые смотрелись в воду, сверкала роса. Повеяло теплотой, стало отрадно. Какое прекрасное утро! И, вероятно, какая была бы прекрасная жизнь на этом свете, если бы не нужда, ужасная, безысходная нужда, от которой нигде не спрячешься!».
Увлечение русских художников пейзажем вовсе не говорило об уходе от общественных проблем. Так, в «Трех сестрах» Чехов устами Тузенбаха говорит: «Я точно первый раз в жизни вижу эти ели, клены, березы, и все смотрит на меня с любопытством и ждет! Какие красивые деревья и, в сущности, какая должна быть около них красивая жизнь!».
Галерею психологических рассказов продолжает и «Дама с собачкой», где повторяется этот лейтмотив; Чехов вновь размышляет о быстротечности человеческой жизни и вечной гармонии в природе: «Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады, и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет».
Когда слушаешь произведения Антона Павловича в исполнении больших мастеров, поражают мелодия чеховской речи, ее ритм, музыкальная грация повествования. В экземпляре книги «Хмурые люди», подаренном Петру Ильичу Чайковскому, в рассказе «Почта», вероятно, рукой композитора отмечен абзац: «Колокольчик что-то прозвякал бубенчикам, бубенчики ласково ответили ему. Тарантас взвизгнул, тронулся, колокольчик заплакал, бубенчики засмеялись».
Лирическую пьесу «Дядя Ваня» Чехов назвал «сценами из деревенской жизни», вторя опере «Евгений Онегин», ставшей у Чайковского «лирическими сценами». В «Иванове» В. Немирович-Данченко отметил музыкальность первого акта: «Все… поразительно музыкально: и эта запущенная усадьба, и лунная ночь, и крик совы, и тоска Иванова, и плачущая виолончель графа».
Проза Чехова является своего рода композициями, переданными в слове с выразительными интонациями и тончайшими нюансами. Записывая музыкальную мелодию повествования, автор выражает то, что звучит в нем самом, и сквозь эту мелодию он слышит голоса своих героев.
Благодаря глубоким впечатлениям от музыки Чайковского Чехов и Левитан смогли «озвучить» свои шедевры. Не случайно заметил критик Борис Асафьев: «…трудно представить без Чайковского «Трех сестер», «Вишневый сад», ряд чеховских новелл». А театральный режиссер Константин Станиславский, ощутив родство душ и общие эмоциональные истоки, воспринимал их в триединстве: «Говоря о Чехове, вспоминаешь пейзажи Левитана и мелодии Чайковского».
«Вечерний звон» Левитана призывает нас вслушаться в музыку природы, прочувствовать ее таинственную прелесть. Мы видим, как художник «зажигает» кистью яркость цвета, ловит «впечатление» солнечной минуты, быстро исчезающей в угасании дня и остающейся навсегда в мерцании мазков.
Маг и чародей Исаак Ильич Левитан предпочитал изображать переходные состояния в природе: не полдень, а утро и вечер, не лето и зиму, а весну и осень – именно те моменты, которые богаче оттенками и сменой настроений. Он любит не дубы и сосны, а более «отзывчивые» к природным изменениям березы и осины. Художника вдохновляло «утро года» с его робкой улыбкой и неяркими красками; но чем ближе к старости, тем чаще мысль Левитана останавливалась на осени, которую он трепетно ждал как самого дорогого и мимолетного времени года. Им выполнено около ста «осенних» этюдов и картин.
Всем знакомо одно из ранних его полотен «Осенний день. Сокольники» с изображенной аллеей осенней рощи, от созерцания которой нас отвлекает фигура женщины, нечаянно оказавшейся в этой композиции. Она необычна тем, что незнакомка вписана в пейзаж Николаем Чеховым. В дальнейшем люди никогда не появлялись на полотнах Левитана. И хотя сам автор этим опытом – присутствием в сюжете человека – был недоволен, мы не можем представить «Осенний день» без одинокой фигуры, получившей «прописку» в Сокольниках. По дорожкам парка, по ворохам опавшей листвы уже много лет идет дама в черном, погруженная в глубокое раздумье, дополняя грустный мотив увядающей природы.
В рассказе «Мечты» Чехов являет нам всю силу своего таланта и предстает настоящим поэтом «дождливого» пейзажа. «Мелькнет белый угловатый булыжник, буерак или охапка сена, оброненная проезжим… а то вдруг неожиданно впереди покажется тень с неопределенными очертаниями; чем ближе к ней, тем она меньше и темнее, еще ближе – и перед путниками вырастает погнувшийся верстовой столб с потертой цифрой или же жалкая березка, мокрая, голая, как придорожный нищий. Березка пролепечет что-то остатками своих желтых листьев, один листок сорвется и лениво полетит к земле».
Близко знавшая писателя Л. Авилова оставила о нем воспоминания: «Его слова и в особенности письма всегда были музыкальны, делали настроение, оставляли такое впечатление, как будто со звуком его голоса, с подписью его письма замирала последняя нота волшебного смычка».
Такими же чарующими красками своей волшебной кисти «разговаривал» Левитан в живописных полотнах, подаренных писателю в Ялте. Тяжело больной Чехов глубоко переживал раннюю смерть своего друга. Часто во время работы он задумчиво смотрел на эти картины, созерцая пустынные пейзажи, населенные тонкой душой влюбленного в них прекрасного Мастера.
Ольга КУРГАНСКАЯ
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!