Вернуть настоящее имя
Иногда кажется, что всё против тебя. А вот школьница Катя, которую все зовут Боб, живёт с этим ощущением постоянно. С математикой у нее проблемы, дружба с братом и сестрой не клеится, да и простая уборка в комнате выглядит подчас непосильной задачей. Катя сама себе не нравится. Единственное утешение – рисование и мечта, чтобы родители подарили собаку. Одним словом, обычная подростковая история. Но однажды все меняется. А главное – меняется сама Катя – раз и навсегда.
Анна Вербовская – опытный детский писатель, а потому никогда не знаешь, чего ждать от ее следующей книги. Лирическая история «Ангел по имени Толик», удалое веселье в «Концерте для баяна с барабаном» или добрая ирония в повести «Когда мой папа надевает шляпу» – её произведения объединяет неизменное стремление описывать реальную жизнь детей и подростков, их отношения с собой и с другими в семье и в школе. Вероятно, именно в силу психологической достоверности текстов писательница стала лауреатом Корнейчуковской премии, конкурса «Новая сказка» и получила «Золотое перо Руси». А повесть «Бублики для Боба», которая выходит в издательстве «Аквилегия-М» в декабре, уже успела попасть в шорт-лист Международной детской литературной премии имени Владислава Петровича Крапивина и взяла первую Корнейчуковскую премию в номинации «Проза для детей старшего возраста. Зарубежные авторы». Неудивительно, ведь голос язвительной, невезучей школьницы получился живым и честным, а наполненное диалогами повествование не даёт заскучать. Чтобы в этом убедиться, лучше всего просто прочитать отрывок.
Глава 1
– Боже мой, Боб! Сколько можно свинячить!
А сколько можно говорить, что я не Боб.
– Бобка! Куда пошла? А тарелку за собой убрать?
И не Бобка.
– Бобик! Я к кому обращаюсь?
Не знаю, гражданка. Не ко мне.
– Ну, в чём дело-то? Я тебя спрашиваю!
Дело в том, что я Катя.
Екатерина.
Екатерина Алексеевна, если угодно.
Так, во всяком случае, в свидетельстве о рождении написано. Только кто его, это свидетельство, читал? Да и было ли оно? Невелика важность – рождение никому не известной и не нужной человеческой особи с заурядным именем Катя. Тут и свидетельствовать-то нечего…
Опять защипало в горле и очень захотелось плакать. Невыносимо.
– Боб, пойди сюда. Что это такое?!
– Между прочим, я Катя.
– Да-да, конечно. Я помню. Пойди сюда! Когда уже ты тут всё разберёшь?
– Екатерина. Как русская царица. Екатерина Вторая. Или лучше Первая.
– Ты уж определись.
– Нашу русскую царицу, – упражняется в остроумии Гришка, – уж ужалил в ягодицу.
– А-а-а-а-а-а-а!!!
Сколько я картонных корон об его тупую башку переломала. Сколько мантий из пледов в клочья изодрала. Бесполезно. Гришку только могила исправит. Хотя при Женьке про могилу лучше не вспоминать. Она гробов и мертвецов так боится, что у неё может ни с того ни с сего случиться истерика.
– Боб, хватит орать.
– Это не я ору, это Женька.
– Я не ору-у-у-у-у!!! Это всё Бо-о-о-о-о-об!!!
– Ты сменку не забыла? Боб! Эй!
Не буду откликаться. Пошли они все…
– Боб! Оглохла?
– Эй, Бобик, что с тобой?
Как будто я пёс шелудивый, честное слово.
Глава 2
Боб
На самом деле этого Боба Гришка придумал. Давно ещё. Миллион проклятых лет назад.
Он придумал, а все подхватили:
– Боб, хочешь в лоб?
– Боб, по тебе ползёт микроб!
– Эй, Боб, не съешь кашу, ляжешь в гроб!
Смешно им всем было. И мне было смешно. Боб, Бобик, Бобка – весело же! Это сейчас мне не до смеха. А тогда я совсем маленькая была, ничего не соображала. Маленькие вообще всем довольны и всему радуются, дурачки.
А потом эта кличка ко мне намертво приклеилась. Как объявление на фонарном столбе – не отодрать. Я теперь до конца света, наверное, буду Бобом.
И когда я дам дуба, сыграю в ящик и навеки отброшу свои поношенные коньки, на могильной плите накарябают криво: «Здесь покоится смелый и отважный, всеми горячо любимый Боб».
Про «горячо любимый» – наглое враньё. А до покоя я не дотяну. Какой уж тут покой с такими родственничками…
– Господи, Боб, когда ты к порядку приучишься?
Мама выгребает из-под моей подушки мандариновые косточки и кожуру. Поднимает матрас и достаёт фантики от конфет. Из карманов джинсов вытряхивает яблочные огрызки. Даже тарелку под письменным столом находит – с засохшим кетчупом и недоеденной вчерашней сарделькой. А я так хорошо всё спрятала, контурной картой сверху прикрыла.
– Но почему? – стонет мама. – Неужели так трудно донести до кухни?!
Не трудно, конечно. Просто неохота.
И вообще – в следующий раз буду прятать получше.
Только у мамы нос как у ищейки. Всё равно найдёт. Хорошо, ей хватает ума не рассказывать про всё это папе – про огрызки, и тарелки, и дырявые грязные носки на книжной полке. Про оценки по математике он и так знает – без маминых намёков и подсказок.
– Что у нас интересного? Может, хоть сегодня меня удивишь?
Не знаю, чего он от меня ждёт. Я же не фокусник.
– Давай-давай, тащи свою тетрадь.
И так каждый вечер. Тащи тетрадь. Тащи дневник. Показывай, что задано – все эти синие от тоски синусы, перекошенные косинусы и треугольные уравнения в квадрате, в которых я, кроме букв «х» и «у», ничего не понимаю.
– Ты совсем ку-ку? – выходит из себя папа. – Вообще не соображаешь?
Вообще. Ни бум-бум. Я окончательно перестаю что-либо понимать, когда вижу, как папа сердится и выходит из себя из-за всякой ерунды. Надо сказать, выходит из себя он так часто, что я боюсь, однажды он не найдёт дверь, чтобы вернуться в себя обратно. Так и останется болтаться в воздухе – между моим дневником, своим любимым ноутбуком и диваном.
– Я к кому обращаюсь?
Не знаю. Я же у вас ку-ку, кря-кря, му-му, бебе-бе и ку-ка-ре-ку. И ещё ква-ква четыре раза.
Даже Женька, и та меня по уму на сто километров обогнала.
Короче говоря, я лузер. Троечница, балбеска, бездарь, тупица, дырка от бублика, безмозглый дырявый ноль без палочки. Страшная, лопоухая и бесформенная, как медуза. Ещё и нос широкий и приплюснутый, как будто по нему с размаху врезали веслом. И пальцы на ногах кривые и уродские. Правда, это я только сегодня утром разглядела. Очередной повод для расстройства.
– Что ты выдумываешь? Какая же ты тупица? – когда мама врёт, голос у неё становится такой приторный, что у меня начинает чесаться внутри живота и тошнота подступает к самому горлу, еле сдерживаюсь. – Ты умница, красавица, и волосы у тебя роскошные! Как у Белоснежки. И всё ты понимаешь…
Ерунда! Ничего она меня умницей не считает. И уж тем более красавицей. Иначе чего бы она так кудахтала над моей внешностью: причешись, постригись, улыбнись, застегнись, подтянись, распрямись, отряхнись, и всякая прочая чушь вроде того, что у меня на лбу назревает прыщ и его надо срочно намазать стрептоцидовой мазью.
– …просто ленишься и трудиться не хочешь. А надо только чуть-чуть приложить усилия.
Как она себе это представляет? Я должна приложить то, чего у меня нет и не было никогда.
– Без труда не вытянешь рыбку из пруда! – вездесущий Гришка вываливает изо рта язык, оттягивает пальцами веки и строит отвратительные рожи.
Этот куда вообще лезет? Чтоб он онемел и окосел, воспитатель!
