Мы тут вели недавно крайне любопытную дискуссию о том, почему исторически Остров реже чем соседи сползает в тоталитаризм (Айзик Бромберг, это вы были?) Ответа у меня нет, конечно. Есть наблюдения. Меня очень радуют люди, которые говорят о законе и порядке как основе цивилизованной жизни. Да-да. Конечно. Вот прямо спереди закон, а сзади порядок. И все по стойке смирно рядами и колоннами к раздельной сортировке мусора, левой, левой. Если что, то Хоббитленд – одна из самых беззаконных территорий в мире, а если считать страны с подушевым доходом сильно больше уровня абсолютной бедности, то и самая беззаконная. У нас не очень с законами, особенно с основными. Нет, поймите правильно. Мелких законов у нас вагон и маленькая тележка. Нам особенно удаются законы, в которых нет ни малейшего смысла, которые нельзя выполнить (или, как минимум, таких, что никто никогда не будет контролировать выполнение) и те, которые выполняются сами по себе. К примеру, у нас нельзя торговать в зоомагазинах котятами и щенками. Никто в принципе и не пытался, потому что попытавшегося немедленно побили бы зонтиками посетители, но с недавнего времени то, что и так никто никогда не делал, еще и запрещено. Ладно, запрещено и запрещено, если кто-то попытается мне в зоомагазине котенка продать, я буду его бить с чувством, что закон на моей стороне. (Торговать можно только от мамы и из дома). Если особенно стараться, то закон может совмещать в себе несколько черт, к примеру быть одновременно бесполезным и неисполнимым. Основного закона, сиречь конституции, определяющей наше государственное устройство, у нас нет. Нет у нас никакого великого народа, никакой роли, задачи, принципов и всего прочего. Разумеется, если у нас есть некое подобие государства, то есть нечто, как-то определят принципы его функционирования. Но это не единый документ, а набор случайных обрывков, часть из которых осталась нам с XIV века (четырнадцатого, четырнадцатого, не ошибка). Так что принципы, если у нас какие и есть, определяются бессмертным «здесь читать, здесь не читать, здесь мы рыбу заворачивали», Некоторой единственной доступной нам неприложностью является совсем не монархия, а суверенитет. Наш Парламент суверенен и независим от всего, включая монарха (и разума, это особенно важно). Чё хочет, то и делает. Здесь начитается веселье. В Парламенте, к примеру, два палаты. Теоретически они должны быть равноудаленными от здравого смысла. Практически почти вся власть в Парламенте принадлежит Общинам (Commons). Лорды, которые давным давно не наследственные, а назначенные (и большинство из них либ-демы или лейбористы, сделанные лордами по велению монарха, которого они хотят свергнуть) не вторгаются в любые финансовые дела, которые могут задеть интересы налогоплательщика. Никакого закона, говорящего, что деньгами – а это единственное, что интересно – занимаются только Общины, а Лорды не должны своими пальцами в это тыкать, является некоторая никогда не облаченная ни в какой формальный документ договоренность. Вот кто-то когда-то договорился, что не надо Лордам лезть в публичные финансы, и они не лезут. Могут и полезть, потому что нет ничего, специально разрешающего или запрещающего им это делать, но договорились и не лезут. Выборы в Парламент происходят по некоторому случайному принципу – когда захотелось. Вот решили депутаты провести выборы – и провели. А решили не проводить – и не провели. До последнего времени у нас не было в принципе никакого уложения, которое бы определяло, как долго парламентарии могут не хотеть проводить выборы. Теперь у депутатов есть пять лет, чтобы определиться – а дольше сидеть нельзя. Но решение Парламента первично, и если депутаты решат проголосовать, чтобы сидеть в Вестминстере всегда или проводить выборы раз в три недели, то с этим ничего нельзя сделать. У нас, как было замечено, нет ни Конституции, ни конституционного суда. Вот решили на этой сессии сделать парламент бессрочным – и сделали. А завтра решили распустить – и распустили. Будут они это делать? Нет, не будут. Могут? А кто им запретит? Сколько может быть премьер-министром премьер-министром? Всегда. Хоть 20 сроков. Можно никогда не сменяться и сидеть, пока своим не надоест. И да, следующего раньше выбирали депутаты, причем только из правящей партии (т.е. совсем никто) , а теперь еще и партийные активисты со стажем (расцвет демократии). Право голосовать на текущих выборах есть тысяч у 60 из под 40 миллионов избирателей. И что? И ничего. Государственное устройство? Вот, Шотландия хочет больше суверинитета. Возьмите, пожалуйста, говорят ей бравые депутаты из Вестминстера. Если ли на этот счет какой закон? Ну, кроме мелкого, как о продаже котов, которых никто никогда не продавал, в принципе нет, потому что наши отношения закреплены (возможно) чем-то от 1612 года – и то вряд ли. И да, следующий созыв депутатов может предыдущий договор отменить. Как и в торговле котами, сама идея неслыханна, но если хочется, то парламент суверенен и делает все, что ему взбредет в голову. У нас нет свободы, равенства и братства. Мы не является общностью. Мы ничего не защищаем. Нам безразлично процветание – не безразлично, конечно, на низовом уровне, но вот так, чтобы все вместе, так такой цели у нас нет. Мы ни к чему не стремимся. Нет, каждый по одиночке каждый к чему-то стремиться (мне вот хочется овцу завести), но чтобы все вместе – так нет. У нас нет никакого документа, который бы говорил, что значит быть или не быть хоббитом. Экзамен на гражданство – да, есть. Это случайная коллекция фактов о Соединенном Королевстве, включающая список жен Генриха VIII, правила игры в крикет и ценную информацию о распродажах в магазинах, торгующих мебелью (нет, не надо инсинуаций, это реальные вопросы, если не знаете про крикет, жен и распродажи, то могут и паспорт не дать). Блин, нам ведь даже поклясться не на чем. Ладно, нет у нас человеческого закона, но и с божьим судом промашка вышла – большинство либо не верит ни во что, либо верит так абстрактно, что викарий, читающий на службе выдержки из Чарли и Шоколадная Фабрика... Ладно, нормальный был викарий, хорошо читал, задорно, в лицах. Можно, наверное, на святом поклясться, на фото кота или собаки или на бутерброде с беконом. При этом мы не очень понимаем, отделена ли у нас церковь от государства (это довольно трудный вопрос, требующий много юристов и времени на работу с очень архивными документами). По всему выходит, что не отделена. Но мы же договорились друг к другу в дела не лезть? Договорились. Вот и ладушки. Какой-то шибко умный юридический профессор, вещавший застрявшим путникам примерно об этом днесь, договорился даже до того, что у нас античное госудаство – мы такие старые, что традиция обходиться в госудаственном строительстве без законов возникла у нас сильно раньше, чем все остальные захотели себе законов. У профессора была еще одна любопытная мысль. Наше государственное устройство невозможно в смысле того, что оно противоречит всему, что известно о государственном устройстве. Единственное, с чем его можно сравнить, это очень, вот прямо очень, старый дом, в котором на протяжении веков поколения беспокойных жильцов ведут нескончаемые строительные работы. Они то что-то пристраивают, то что-то ломают, ругают тех, кто строил до них, оставляют незаконченные проекты для следующих поколений, рискуя сломать себе шею лазят на чердак, где с равной вероятностью можно отыскать сокровища или замумифицированный трупик мыши. У жильцов нет ни виденья, ни генерального плана, ни сметы, они просто красят стену, потом решают притащить новый диван, потом перекрашивают стену под цвет дивана, потом выбрасывают диван на помойку, потом галдят и ругаются, какому товарищу пришло в голову выкрасить стену в такой идиотский цвет. Но то, что с точки зрения принципиально более организованных соседей выглядит как слабость, может быть и силой. Отсутствие нормы позволяет ее каждый день создавать, причем без особенных проблем. Если никто не знает, как правильно, то как хочется, так и правильно, главное, чтоб договорились, по крайней мере на текущую дату. Если нет принципов, то на них сложно покуситься; даже отстаивать их сложно. Если нет ничего, что нас объединяет, разъединить нас тоже не получится. Бестолковость легко приспосабливается к изменению условий. Тем, кто строили свой дом правильно и навек, не понять нашей битвы за курятник – но курятник легче построить и легче при необходимости снести тоже. Некоторая (меньшая) часть меня смотрит на происходящее с ужасом – этот ералаш каждую секунду грозит перерасти в бардак, а милое, хотя и неуклюжее королевство превращается в мрачную тиранию по щелчку (вы еще не слышали, как мы голосуем – вот где просторы). Большая часть ее утешает. Смотри, дорогая, это уже давно стоит, и на наш век тоже хватит. Ну, перекрасим сегодня стену в один цвет, а если не понравится, то потом в другой. Главное, чтобы удалось отвоевать себе солидный кусок газона – на мы нем экологически чистую овцу припаркуем с нулевым нетто выбросом диоксида углерода, и будет нам счастье. Закон, говорите? Порядок? Да, да, сейчас поищем и найдем. Вот закон, хорошенький, почти новый, и пятьсот лет не прошло. Мы с него немножко рыбкой с картошкой подкормились, и собачка его погрызла, отчего мы извиняемся, но не будет же мы против собачки? А навек строить по плану тоже, наверное, хорошо. Но только что-то мне подсказывает, что самыми долговечными являются временные строения. С другой стороны, какой с меня спрос? Я ж хоббит, пятки в шерсти, толку никакого. А еще мы питона сегодня потеряли. Трехметрового. В Кембридже. Пока найти не можем. Говорят, ему холодно, и он куда-то залез погреться. Вот будет радости у кого-то найти в саду трехметрового питона. С другой стороны, в Темзе живет неизвестно откуда взявшийся кит, вокруг которого уже и судоходство реорганизовали, чтоб Бенни (это кит) не беспокоить. Теперь по Кембриджу еще будет его друг-питон ползать. Хороший питон, говорят, мирный. Не кусается, только душит - он питон, у них так заведено. Но если заметите нашего питона, вы все-таки позвоните. Кому неизвестно, полиция уже сказала, что это не серьезное происшествие и не надо их беспокоить, но кому-нибудь обязательно. А закона, чтоб по Кебриджу питону не ползать, у нас нет. Так что пусть его ползает, прокормим окаянного.