«Всегда со мной так!— думал он.— И здесь неудача. Насмешка судьбы! Поневоле превратишься в смешного чудака. Воображал черт знает что, глупейшую теорию придумал: «Никакой любви, никаких женщин, пока не стану настоящим хирургом! Идиотский монашеский обет!
Поверил дяде, который говорил мне: не женись! Не вешай камень на шею, не успев ничего достигнуть, сразу пойдешь ко дну. Бери, мол, пример с меня, я никогда не женился, хотя и не проходил мимо красивых женщин. Поверил ему, а ведь знал, что дядя бравирует и наговаривает на себя и что сам я не захочу такого «счастья».
Черкасов побродил по городу, решил на всякий случай позвонить на квартиру артиста. Там сказали то же, что и в театре: уехал в Москву на киностудию. Значит, на него надеяться нечего. Что делать? Возвращаться в Москву, а через два дня снова мчаться в Петербург? Остаться здесь и ждать? Тоже невеселая перспектива.
Не для Черкасова это дело — торчать в гостинице, валяться на диване. Время было обеденное, хотелось есть. Черкасов вернулся в гостиницу, пошел в ресторан.
В красивом полукруглом зале с высоким куполообразным потолком и с колоннами было празднично-нарядно. Белые кресла с красной кожаной обивкой, широкие столы, покрытые накрахмаленными скатертями, сверкание хрустальных фужеров и рюмок, мельхиоровые приборы, ломоносовский фарфор. Важные, неторопливые официанты и официантки. Посетителей было немного.
Когда Черкасов вошел в зал и на секунду остановился, оглядываясь и решая, к какому столу сесть, к нему тут же подошел вежливый молодой официант в терракотовом пиджаке и, наклонив голову, улыбаясь, спросил по-французски:
— Вы из бельгийской делегации? Пожалуйста, пройдите направо, третий стол.
Черкасову стало смешно. Он улыбнулся, шутливо спросил:
— А русскому можно? Я не бельгиец, я из Москвы, хочу пообедать.
Официант сразу сделал каменное лицо, но так же вежливо, хотя совсем другим тоном сказал:
— Пройдите к эстраде. У окна столы для всех. Официанту было досадно, что он ошибся, принял советского гражданина за бельгийца, отчего пришлось лишний раз напрягать ум, вспоминать и произносить французские слова. Оказавшись за столом в одиночестве, Черкасов притих, заскучал, и вскоре настроение скуки прошло. Обед был отличный, спешить некуда, и Черкасов спокойно обдумывал свое положение.
Заканчивая обед и поглядывая в зал, особенно на аккуратно причесанных и нарядно одетых иностранок, Черкасов вдруг подумал. «Надо было обедать на Невском, в каком-нибудь большом ресторане, где много наших людей. Может быть, там встретил бы ее».
В душе снова поднялось беспокойство, застучала тревога. «Что же я сижу, ничего не предпринимаю, никуда не бегу, не ищу ее? Нельзя же так, в самом деле. Придумал один ход и успокоился. Что же, на одного артиста надеяться? А если он прямо из Москвы улетит на Северный полюс, в Сахару, в тайгу? Пропадать без него, что ли? Может, и вовсе напрасно надеюсь на него. Выслушает меня, поморщит лоб и скажет: «Извините, не помню, не знаю такой женщины».
И он почему-то явственно представил бедного, ни в чем не повинного киноартиста то замерзающим во льдах на Северном полюсе, то изнывающим от жары в пустыне Сахаре, то поедаемым комарами и преследуемым медведями в тайге. Но это нисколько не развеселило Черкасова, не вызвало даже слабой улыбки, а усилило раздражение против непоседливого служителя театральной и кинематографической музы.
Поднявшись к себе в номер, Черкасов открыл портфель, достал блокнот, куда записывал свои наблюдения, заносил разные соображения и мысли, которые впоследствии нужно было обдумать и обработать. Наткнулся на папку с рукописью для академика Попова, вынул, положил на стол. Посмотрел в окно, взглянул на часы. До конца дня было еще немало времени. Посидел у стола, подумал. И вдруг поднялся, будто принял какое-то важное решение:
— Понесу, отдам, пусть читает. В конце концов, не в письме же дело, важно мнение академика о моей работе. Лучше и глубже Попова никто не знает этой темы. Буду дальше работать, учту его советы. Глупо не воспользоваться пребыванием в Петербурге и добрым расположением ко мне такого специалиста.
Черкасов взял рукопись и деловито спустился вниз.