Киев не какой-нибудь Орнов, и уж чего-чего, а литераторов, даже маститых, в этом городе всегда хватало.
Главный редактор «Горизонта» Виталий Ильич Недославский, к которому вконец потерявшая терпение Майя отважилась явиться прямо на квартиру, оказался гостеприимным, по-детски улыбчивым горбуном.
Радушно проводив гостью в просторный, сплошь уставленный книгами кабинет, он угостил ее яблочным пирогом, напоил крепким чаем и очень пространно говорил о новых планах журнала. Силясь в воображении не спутать их со своими собственными, Майя почтительно и терпеливо молчала.
«Вот вы говорите, что побывали у Фразермана? – неожиданно воротился Виталий Ильич к самому началу разговора. – А зачем, собственно, а для чего? На что вам вся эта суета, возня амбиций, борьба честолюбий, в общем, ярмарка тщеславия? Вот ведь я...
Постарайтесь поверить много читавшему и видавшему литературные виды старику, милая девушка, в творчестве главное – это суметь уединиться... Приходите ко мне, всегда, всегда приходите, когда запутаетесь... и просто так приходите... Я, знаете ли, многим, очень многим помог».
Виталий Ильич принялся рассказывать долгую историю о нынче популярной «в самой Москве» поэтессе, о том, что вообще-то писала она смолоду, но стихи были очень плохие, как она всё приходила и приходила к нему, много раз, много лет приходила, как, наконец, она лучше, куда лучше стала писать, и вот теперь...
Недославский, воспользовавшись стремянкой, достал с невысокой полки беленькую, ин-кварто, книжицу и с профессиональным выражением прочел из нее штук пять-шесть довольно-таки гладких и выразительных, из разряда бытовой женской лирики, стихотворений.
Окончив читку, мечтательно пролистнул страницы, удовлетворенно улыбнулся: гениально, не правда ли?.. Впрочем, я вам ее дарю, убедитесь сами – он протянул книгу Майе.
Потом, уже на прощание, преподнес ей свой новый роман и две поэтические новинки. А поднявшись проводить ее до дверей, вдруг как бы очнулся: да, что там у вас, давайте... И приходите, приходите ко мне всегда...
Майя пришла ровно через две недели – посильный для тогдашнего состояния ее психики срок.
Презентованный ей роман она едва дочитала до половины, стихи, отдававшие методом ушедшей эпохи, ее вконец раздосадовали и утомили...
В этот раз Недославский был неумолимо краток. «Нет, – твердо сказал он непредсказуемо молчаливой, начинавшей надоедать посетительнице. – Вы нам не подходите, нет. Ваше мышление архаично, и все в нем насквозь пропитано мистицизмом».
Он помолчал, порылся в литературно перегруженной памяти, что-то вспомнил, еще помолчал, наконец заговорил о том, что на все это мода давным-давно прошла, и какая-нибудь Мирра Лохвицкая уже не воскреснет. «А Державин? а Тютчев? – не совсем впопад и не очень вежливо выпалила Майя. – Их архаизмы... Разве они когда-нибудь умирали?..»
Виталий Ильич демонстративно поглядел в сторону настенных часов, сухо и сдержанно объяснил, что в два часа у него заседание редакторского отдела. Догадливая Майя поспешила встать и спустя мгновение оказалась на лестнице. В спину ей нервно звякнула дверная цепочка.
Конечно, можно было бы продолжать поиски и знакомства, и, конечно же, этими тремя фигурами киевская литературная жизнь отнюдь не исчерпывалась. Но все здесь было уже не нужным: словно какой-то внутренний голос подсказывал Майе больше не ходить ни к кому...
Окончив учебу в университете, Майя возвратилась в Орнов: все-таки в провинции жизнь гораздо дешевле, да и осталась квартира родительская, как-никак своя крыша...
Тут подстерегла ее новая любовная эпопея с неумолимо последовавшей катастрофой и срывом в глубокую депрессию.
И опять после горстки стихотворений набралась не груда уже, а целая гора мертвых иллюзий – из-за нее каждое утро лениво всходило улыбавшееся кому-то солнце.
Трудно проснувшись, Майя натужно отбывала рабочий день, спешила домой, сторонилась бывших друзей, дичилась соседей.
А что было делать?
Она еще в детстве замечала, что, даже изрядно понимая иных людей, сама от их понимания ускользает – здесь только и остается закреплять внутренние взаимоотношения одинокой практикой.
Другое дело стихи – они-то жили самостоятельной жизнью и временами требовали общения.
Как-то зайдя на заседание местной писательской организации, вернулась домой вконец подавленной и разбитой – лица аграриев, тексты как у зануд, повадки общинников.
Раза два заявлялся к ней Жора Чмунич, авторитетно излагал новую концепцию, аккуратно разбирал ее тексты, корректно и очень подробно объяснял всю их бесперспективность и несостоятельность.
А напоследок, доверительно глядя мимо ее глаз и утробно подвывая гласные звуки, деликатно намекал на что-то куда более важное.