Смерть от голода бывает разной. Знаю, что люди умирали с куском хлеба в руках – потому что организм не принимал пищи.
Другим корочка могла продлить жизнь.
Так было с моей бабушкой, Марией Ивановной Пикиной, в Ленинграде, в январе 1941. Ее спасли дважды, и оба раза — когда мамы не было дома. Первый раз — соседка Дарья Васильевна, сунувшая ей в рот круто посоленную корочку хлеба. Язык отозвался на соль, бабушка начала жевать и выжила. Второй — неожиданно забежала домой невестка, жена старшего племянника Бориса, как я теперь понимаю, жившая на военном положении на предприятии. У нее нашелся сухарик…
В том же промороженном до костей январе 1941 к нам зашел дядя Зяма, бывший сосед из той квартиры в соседнем доме, из которой мы переехали перед войной. Хорошо помню его и жену — Рахиль Яковлевну. Только так и не иначе — дядя Зяма и Рахиль Яковлевна. И сегодня вижу их светлую чистенькую комнатку с ходиками на стене, стол с белой скатертью и на ней — тарелку куриного бульона с желтыми линзочками жира на поверхности и щедро накрошенной мацой. «Суп с крупками».
В блокаду они переселились к родственникам на Васильевский. В середине зимы дядя Зяма по морозу пришел на Стачек с Васильевского пешком за какой-то справкой. Жакты работали исправно. И он , получив справку, зашел к нам. Его напоили чем-то горячим, наверняка, чем-нибудь съестным поделились: до пожара у нас еще были какие-то маленькие припасы. Иначе просто быть не могло. И он ушел — пешком, по морозу, на Васильевский. Надеюсь — дошел. Не зайди он к нам — не дошел бы точно.
Самый вкусный кусок хлеба в моей жизни помню по сегодня. Начало марта на Дороге жизни. Водитель бросил взрослым кусок брезента в кузов, велел держаться крепче, предупредил: если кто вылетит, он останавливаться не будет: на льду Ладоги уже проступала вода. Меня взял в кабинку, и я своими глазами видела кучку людей у огромной полыньи, куда провалилась их машина. Ждали спасателей.
Когда выехали на берег — уже стемнело. Машину остановили у какого-то КПП. Боец заглянул в кабину, увидел меня — и протянул мне огромную, теплую, ароматнейшую краюшку настоящего хлеба!
Те, кто знает, из чего пекли хлеб в блокадном Ленинграде (кто не знает — загляните в поисковик!), может быть, меня и поймут. Но ни один не сможет понять до конца.
У нашей семьи не было блокадного синдрома в классическом варианте. Мы не прятали корки под матрас. Не обжирались до тошноты.
Но у мамы и бабушки до конца дней остался обычай: любого, пришедшего в дом даже по делу, накормить и напоить чаем. И чтобы всегда в доме был хоть небольшой запас соли-сахара-крупы.
Я ем очень мало. Но я должна знать, что могу в любой момент взять из холодильника или шкафа еду. Иначе у меня возникает душевный дискомфорт.
Мама с бабушкой не выбрасывали хлеб, страдали при виде целых батонов на помойке в 1960-е. Мне случается выбросить заплесневелый хлеб. И я чувствую себя при этом великой грешницей, потому что люблю хлеб свежий больше любых пирожных, съесть много не могу, а кусочками не продают. Теперь на кухне возле батареи центрального отопления стоит большой бумажный мешок — собираю хлеб для Красули — соседской коровы на даче.
Нонна Александровна Яковлева