Протяжный звонок прервал нашу беседу.
— Идут! — вскочила я и бросилась к двери.
Меня уже не раздражало то обстоятельство, что мои пришли прежде, чем я успела закончить уборку.
Наоборот, я радовалась, что они пришли, что я смогу поделиться с ними своим новым замыслом. Наверное, у меня был очень возбужденный вид.
— Так я могу надеяться, что очерка не будет в журнале? — спросил Мухтар уже с порога.
— Никакого очерка, — заверила я. — Разве можно рассказать об этом в маленьком очерке?!
Проводив Мухтара, я с жадной торопливостью раскрыла свой блокнот, но требовательный голос младшего сына вернул меня к действительности:
— Ма, чего бы поесть!
— В самом деле, мы все голодные, — не менее требовательно подтвердил муж.
— У меня волчий аппетит, — лязгнул зубами мой средний сын.
— Удивительно полезно гулять у моря! — подытожил мой рассудительный старший сын и бодрыми шагами направился в кухню. Но тотчас оттуда раздался отчаянный вопль:
— Мама, у тебя же ничего не готово! Что это значит?
Муж бросил на меня уничтожающий взгляд.
— А это значит, — изо всех сил стараясь быть спокойной, проговорила я, увы, повторяя то, что, наверное, говорят в таких случаях все женщины мира. — Это значит, что я вам не домработница. Можете поджарить себе яичницу... сами. И вообще здесь не ресторан.
— Это заметно! — холодно сказал муж.
— В воскресенье — яичницу, — захныкал младший, — меня от нее тошнит.
— Ничего, дети, ничего, — сверкнул на меня глазами муж. — Отец сейчас поведет вас в ресторан, закажем по шашлычку. А потом пусть меня увезут в больницу на «скорой помощи», — с тихой угрозой продолжал муж. — Мама ведь знает, что у меня больной желудок. Но ее это не интересует. И пусть не интересует. Это даже к лучшему...
Кончилось тем, что я, виновато оправдываясь, умоляла их остаться, заверив, что обед будет готов через полчаса.
Мне хотелось сесть за письменный стол, а пришлось — встать за кухонный. Я горела желанием взяться за перо, а вместо этого взяла в руки картофелечистку, но голова моя, к счастью, была свободна.
И как это всегда случается со мной, когда житейский быт властно берет меня в свои железные тиски, мысли мои унеслись далеко от этой тесной кухни с ее кастрюлями и сковородами, с газовой плиткой, заляпанной застывшим жиром, с сетками овощей, развешанными по стенам... А вспомнилась мне одна грустная история…
Когда Асма переступила порог комнаты с табличкой «Бухгалтерия», она увидела три пары глаз, устремленных на нее с любопытством и... недоброжелательством.
«Трое, и все женщины, я буду четвертая. А комнатушка тесная!» — нерадостно отметила про себя Асма.
Тихо поздоровавшись, она подошла к пустому столу, огромному, закапанному клеем и чернилами, видавшему виды канцелярскому трудяге, и, помешкав с минуту, неуверенно поставила на пол возле ножки стула свою черную хозяйственную сумку.
Появился главный бухгалтер - таинственный мужчина в этом маленьком коллективе.
Поправляя сползающие очки, дужка которых была сломана и перевязана белой капроновой ниткой, он неловким движением руки молча предложил Асме пройти в его кабинет.
Стоило Асме удалиться, как «немые фигуры» ожили, комната взорвалась, как мина, умело, спрятанная до поры.
— Ну и ну! — многозначительно провозгласила из своего угла молодая женщина по имени Аминат.
— Разве можно судить о человеке по внешности, — не совсем уверенно возразила из другого угла Хатимат.
— Не везет нам с бухгалтерами, — подытожила третья, Умайсат.
— Не знаю, как у вас, а у меня — первое впечатление — оно же и последнее, — решительно заявила Аминат и, встав посреди комнаты, изобразила новенькую: присела, сжалась, вытянула лицо и с покорно удрученным видом, как-то бочком прошлась к столу, около которого сиротливо притулилась хозяйственная сумка нового бухгалтера. И так точно изобразила она ее маленький рост, унылость длинного лица, покорность фигуры, что женщины невольно прыснули.
— Ой, Аминат, не смеши, — сквозь слезы проговорила Умайсат, — а все-таки ты не совсем права. Вы же знаете, сколько мне пришлось хлебнуть из-за красоты моего бывшего... Сколько я от него натерпелась, даже вспоминать страшно. А второй муж — сами знаете — красотой не блещет, зато я при нем счастливая.
— Сравнила! — перебила ее Аминат. — Он же все-таки мужчина. А мужчине красота, ясное дело, ни к чему. А вы заметили, девочки, какие у нее тонкие губы. Ух и злющая, наверное! Вот посмотрите, она еще себя покажет.
— Уж ты скажешь, — робко возразила Умайсат.
— И скажу, — сверкнула на нее глазами Аминат. — А уши-то, уши торчат, как у ослика.
— Она же не виновата, что родилась некрасивой, — снова вступилась за новенькую Умайсат. — Не всем же красавицами быть. Кому-то надо и дурнушками.
— А я разве о красоте говорю? — живо возразила Аминат, беззастенчиво противореча самой себе. — Я говорю о том, что каждая женщина должна за собой следить. На то она и женщина, чтобы, вопреки природе, стать красивой. Должно же быть у нее врожденное женское чутье. Вы поглядите — это же соль с медом. Косынка желтая, платье зеленое, пуговицы красные, а туфли белые. Это же курам на смех!
И Аминат, зажав кулаком рот, сдавленно захохотала, не без опаски, однако, косясь на дверь, за которой скрылась Асма.
— А прическа-то, девочки, вы заметили? — подхватила Хатимат. — Наверное, в позапрошлом году сделала шестимесячную и с тех пор ни разу не накручивалась. У нас в ауле говорят: «Если не сможешь испечь для себя хлеба, вряд ли другому состряпаешь булку».
— Зачем вы так! — взмолилась Умайсат. — А вдруг у нее муж ни о чем и детей семь человек, как семь бусин на одной нитке.
Но это столь оживленное обсуждение было прервано появлением Асмы и главного бухгалтера. Трем женщинам ничего не оставалось, как прикусить свои языки. Снова защелкали костяшки, зашелестела бумага...
Зато на второй день неугомонная Аминат, которой новая бухгалтерша почему-то особенно не понравилась, была похожа на курицу, которой не терпится снести яйцо, да все не находится для этого подходящего места.
Дело в том, что Аминат, как говорится, принесла в клюве свежую новость, а вот поделиться ею с другими никак не могла, потому что Асма как села в полвосьмого на свой стул, так и не вставала с него.
Она разбирала бумаги, выдвигала и задвигала ящики письменного стола, что-то сверяла, откладывала, пересчитывала и не обращала никакого внимания на женщин.
Аминат же, наоборот, ерзала на стуле, словно в поролоновый коврик, положенный на сиденье, кто-то воткнул гвоздь. Время от времени она бросала на своих подруг красноречивые взгляды.
Наконец она не выдержала и, вырвав из блокнота листок, нацарапала записку. Прочертив в воздухе неровную линию, скомканная бумажка шлепнулась на стол Умайсат.
Та прочитала и перекинула ее Хатимат. Теперь уже все три женщины переглядывались, перемигивались, косились на Асму, что-то беззвучно шептали... Наверняка в этот день они сделали не одну ошибку в своих расчетах.