Взгляд директора упал на большую висящую на стене фотографию завода той поры, когда на месте совре- менных корпусов был пустырь, а заводское здание было скорее похоже на мастерскую. От фотографии взгляд перешел на массивный диван, на тяжелый шкаф возле двери.
«Старомодна мебель, – подумал Озолов, прямо-таки подсказывает она, что директор современнейшего завода сентиментален или сильно от жизни».
Озолов подошёл к окну.
Светло-серые железобетонные корпуса казались легко вычерченными на фоне облаков. «Вот она, точность пропорций!» – подумал Озолов, вернулся к рабочему столу и нажал кнопку с буквой «С» – секретарь. Спросил вошедшую Маргариту Ивановну:
— Вы не знаете, с какого года здесь эта мебель?
— Знаю, Фёдор Николаевич! Эта мебель здесь с 1935 года... – Слабый голос Маргариты Ивановны дрогнул, и она под вопросительным взглядом Озолова скрылась за дверью, словно растаяла.
В 1935 году Маргарита Сорвина, тринадцатилетняя девочка, училась на изолировщицу в заводском ФЗУ, которое все называли «курятником». И в самом деле было похоже: деревянный домишко на пустыре, где тогда даже еще и не начинали строить Дворец культуры. В тогдашнем ФЗУ было всего три группы изолировщиц, токарей и слесарей. В слесарной группа отличалась ловкостью и старательностью Шурка Токарева, та, что теперь Лаврушина, а в изолировочной Рита Сорвина. И хотя ученики-токари были, казалось, в центре внимания всего коллектива, в делегацию, которую фабзавучники послали к тогдашнему директору завода, включили, кроме двух пареньков из «токарной», а также Сорвину и Токареву. Делегация просила директора ускорить организацию заводской практики для всего «курятника». И директор, тогдашний директор разговаривал с делегацией в коридоре заводоуправления, потому что в его кабинет, этот самый кабинет, вносили мебель, эту самую.
«Даже высокая темная дверь кабинета выглядит старомодно», – подумал Федор Николаевич. И вспомнил, как на днях главный экономист завода Ольга Владимировна Пахомова заявила:
«Ваш кабинет, Федор Николаевич, соответствует вашему мускулистому лицу».
Пахомова, несомненно, хороший экономист, но не симпатична Федору Николаевичу. Лоб слишком высок, рот велик, улыбается слишком часто, а глаза сумрачные. Неженственна. Никаким замечанием слезинки из неё не выдавишь. Однажды Озолов слышал – заявила: «Я все свои слёзы давно выплакала!»
В анкете все нормально у Пахомовой: токарь, заочно училась в московском институте (едва успела закончить к началу войны); инструктор обкома комсомола, после частичной эвакуации завода пошла в литейку стерженщицей. По собственному желанию. Ну а потом заместитель начальника литейного цеха, заместитель начальника аппаратного, а ныне главный экономист, по- бывавший в командировке на Бхилаи, а также в качестве делегата на Всемирном конгрессе сторонников мира; член партийного комитета завода.
Поскольку Пахомова хороший экономист, Озолов расставаться с ней не собирался. Интересы производст- ва прежде всего! Они подсказывали директору другой вариант: откровенно поговорить с Ольгой Владимировной. Никаких претензий к её работе. Претензии к её характеру: по мнению Озолова, вселяет Ольга Владими- ровна неуверенность и неудовлетворенность в окружающих, подогревает в среде молодёжи фантазии, совершенно не относящиеся к производству.
Начальник аппаратного цеха Пётр Николаевич Оградовас, сорокалетний литовец, увлекающийся настольным теннисом, также был неприятен директору. Раздражало в нем многое. Например, участие Оградоваса в го- родских, областных и даже всесоюзных соревнованиях по этому, как его... пинг-понгу. Одно дело утренняя зарядка у себя дома, а другое, когда начальник цеха озоловского завода бегает в трусиках перед общественностью. Да ещё может в любую минуту отпроситься куда-нибудь на соревнования.
*****
Именно от Пахомовой и Оградоваса, от этих двух лиц из числа командиров производства, директор мог ожидать несолидности, ребячества. Чего стоила, например, отличающая их обоих манера вмешиваться в раз- говор не на своём уровне! Сегодня на выставке Пахомова перебила его продуманную аргументацию своими воспоминаниями о поездке в Польшу и Венгрию. И фраза эта её недавняя о «мускулистом» лице Озолова! Так можно разговаривать на спортивной площадке, а не в кабинете директора завода.
Сняв дымчатые очки, Озолов критически рассматривал громоздкий, обитый черной кожей диван, полку, длинную как станина, подлокотники дивана, напоминающие центры солидного станка; не мелочь третьесортную можно обрабатывать на подобных станках, а серьёзное литье. Письменный стол как будто врос в надтреснутый линолеум пола. И все вызывало в памяти «Уралмаш» 1933 года.
Продолжение следует