Найти тему
Русская жизнь

Панпсихизм?

Мне приходится ввести понятие подсобная картина. Ни много, ни мало…

Иванов. Ветка. 1835-40
Иванов. Ветка. 1835-40
Иванов. Дерево в тени над водой в Кастель-Гандольфо. Конец 1840-х
Иванов. Дерево в тени над водой в Кастель-Гандольфо. Конец 1840-х

Вполне себе прикладное искусство. Эта картина призвана усилить знаемое:

«Природа ивановских пейзажей безлюдна. Человек с его беспокойством духа явился бы возмутителем царствующего здесь спокойствия».

(Алленов. Александр Андреевич Иванов. Л., 1989).

Это не пейзаж прекрасной души романтика-лишенца, бегущего во внутреннюю жизнь от ужасной действительности. Чтоб такое выражать художник-романтик пейзаж украшает.

Лессинг. Романтический пейзаж
Лессинг. Романтический пейзаж

Здесь, посчитайте, 6 планов. И каждый — проработан. Здесь исключительный момент — заход солнца с совсем исключительностью — лучами в небе. И здесь низкая точка зрения — чтоб видно было много неба (всё дальше от земли, где в действительности — плохо и не до неба).

И всего этого нет у Иванова. В «Ветке» тоже 6 планов, но как мало авторского внимания выделено для последних 3-х. Да и на 2-м и 3-м — тоже акцентировано мало внимания и стараний. В «Дереве…» 4 плана. Но на 3-м и 4-м — тоже всё нарисовано шаляй-валяй. А на 2-м гладкая как зеркало вода, отражающая безоблачное небо — мало чего есть изображать. Ну и никакой исключительности, обычный день, и взгляд скорее вниз, а не вверх. (Надо, конечно, не засчитывать в исключительность, что Италия сама по себе есть манок для русских с их суровым климатом.)

Выражать спокойствие Иванову нужно было в, так сказать, технологических целях. Как один из мотивов в «Явлении Христа народу». Другой мотив там противоположен: «Мир человеческой психики… как бы в странном междуцарствии» (Там же). И одним чувством каждый охвачен и другим: «сомневающийся — между усмешкой и скорбью, раб — между радостью и рыданием. Христос — между экстатической суровостью и милосердной мягкостью» (Там же). И т.д. — Зачем — см. тут.

А природа — спокойна. То есть я должен — в соответствии со своим эстетическим экстремизмом — отказать упомянутым выше картинам Иванова в художественности. Не рождены они в непосредственной близости от подсознательного идеала автора (который проявился в «Явлении»). Эстетическая ценность — огромна. Кажется, и невозможно сильнее выразить спокойствие.

Но этого ж не могут признать учёные мужи. Им надо, чтоб философская глубина была сокрыта тут, где ничто не скрыто в принципе, а кричит.

«…свое — противоположное федотовскому — отношение к вещи и материи декларировал Александр Иванов… виден расчет на воссоздание того, из чего состоит весь мир. «Мы знаем землю, — пишет С.Н. Булгаков, — как всеобщую матерь, изводящую из своего лона и растения, и животных, и, наконец, плоть человека. Земля есть общая материя различных видов плоти <...> Земля, как противоположность небу, есть лишь потенциальность духовной телесности <...> Земная плоть обременена материей или ничто, т.е. косностью, тяжестью, дебелостью. Это таинственное преодоление материи идеей мы наблюдаем при всяком изведении "из темной глыбы ликов роз", деревьев, цветов и злаков, стремящихся создать себе тело, явить в нем свою идею. Это же самое осуществляется и искусством, просветляющим материю идеей».

Эти слова будто специально сказаны по поводу творчества Александра Иванова. Отношение к земле как к матери всего существующего в поднебесном мире прочитывается во многих произведениях художника — смотрит ли он на землю с высоты холма или склоняется над камнями и почвой и как бы насквозь пронизывает ее взглядом, он чувствует ее толщу, ее первородство, ее способность постоянно рождать все земное… в знаменитой «Ветке» (1840-е) — произведениях, начисто лишенных лиризма и прежде всего утверждающих величие тварного предмета одним лишь присутствием в сфере бытия, внимание художника вновь сосредоточено на материи как первооснове мира. Снимаются всякие иные интенции (сопереживание природе, антропоцентрические сопоставления), кроме попытки постижения сущности, что и открывает путь к онтологизму художественного явления» (Д. Сарабьянов. https://www.studmed.ru/view/sarabyanov-dv-russkaya-zhivopis-probuzhdenie-pamyati_189807beda3.html).

С. Булгаков, как и много ранее Иванов, да, видел кризис веры. (Потому в «Явлении» никто Христа не видит {всмотритесь, и вам это откроется: все или смотрят не на Христа, или им Христа не видно за другими людьми}.)

«О. Сергий видит, что между миром и церковью нет «мостов», что проблемы истории, творчества и культуры не находят себе места в христианском мировоззрении и с этим связан весь "кризис" христианства в новое время» (http://acathist.ru/en/bogoslovie/dogmatika/item/kritika-soteriologii-protoiereya-s-n-bulgakova).

Булгаков решил строить «мост», который «отдает пантеизмом, т. е. <…> стирает грани между Богом и Его творением» (Там же).

Сарабьянов это усёк и, воспользовавшись пронзительной силой выражения Ивановым спокойствия, решил её увенчать ещё и идейностью — пантеизмом. И возвысил статус подсобных картин до собственно картин.

А я не согласен.

Что я прав, может убедиться каждый, - кто признаёт, что в «Явлении» загадочность есть, - если сам себе ответит на вопрос, в «Ветке» и «Дереве» есть загадочность или нет.

14 октября 2019 г.

Соломон ВОЛОЖИН