В одной группе, на которую я подписана, проходил онлайн-опрос “Кого из литературных персонажей вы считаете воплощением Яжматери”? Про героиню, которая заняла первое место, напишу в следующий раз, сегодня речь пойдёт о персонаже, вошедшем “в десятку” - о Наталье Ивановне Прозоровой из пьесы “Три сестры” Чехова.
Но прежде сразу разберёмся в терминах: “Яжмать” - это негативная характеристика женщины, материнские функции которой закончились сразу же после рождения ребёнка. Это не “агрессивно настроенное общество” и не “примета нового времени”, а типаж женщины, существоваший ВСЕГДА и потому встречающийся ВО МНОГИХ литературных произведениях. Пьеса А.П. Чехова особенно интересна тем, что показывает этот типаж “в развитии”, от действия к действию видна деградация Натальи Ивановны от плохо одетой провинциалки, в которую влюблён главный герой Андрей Прозоров до отвратительной бабищи с претензиями на благородство. Что интересно, с самого начала иллюзий на её счёт не испытывает только одна из героинь - сестра Андрея Мария, замужняя, а потому уже не Прозорова, как две другие сестры - Ольга и Ирина, а Кулыгина.
Несчастливая, а потому мрачная и нелюбезная Маша всегда противопоставляется весёленькой и заискивающей Наташе. Даже то, как они одеты: Маша - всегда в чёрном или тёмном, Наташа - кричаще и неуместно, показывает не столько разницу вкусов, сколько разницу характеров.
Вот как Маша описывает Наташу (которая пока ещё не вошла в семью Прозоровых): “Ах, как она одевается! Не то, чтобы некрасиво, не модно, а просто жалко. Какая-то странная, яркая, жёлтоватая юбка с этакой пошленькой бахромой и красная кофточка. И щёки такие вымытые, вымытые!” Позвольте? А при чём тут щёки? Неужели так плохо быть чисто умытой? Думаю, автор просто иронизирует над типом людей, которые, подобно предтече немецкого национал-социолизма Генриху фон Трейчке, считают, что “Цивилизация - это мыло”!
А вот и первое появление нашей будущей Яжматери: “Наталья Ивановна входит, она в розовом платье, с зелёным поясом”. Даже для современной моды это режущее глаз сочетание. Тогдашних интеллигенток (генеральских дочерей!) оно шокирует до глубины души.
Ольга Прозорова: На Вас зелёный пояс! Милая, это нехорошо! Просто не идёт... и как-то странно...
Наташа: Разве есть примета? (плачущим голосом)... Но ведь это не зелёный, а скорее матовый"!
Вот в таком коротеньком диалоге автор мастерски даёт ещё пару точных признаков “будущей яжматери”:
1) Ограниченный кругозор. Наташа могла бы сказать про свой пояс: “он не зелёный, а бирюзовый, или “цвета морской волны” - если бы, конечно, знала такие слова. Но она ляпает: “не зелёный, а матовый!”, ставя в одни ряд качественно разные признаки - цвет и свет. С таким же успехом она могла сказать “он не зелёный, а мягкий!”.
2) Вера в приметы.
Сон разума рождает чудовищ... посмотрим, в какое чудовище выродится сия юная дева. Пока она ничего предрассудительного не делает, автор лишь вскользь замечает, как сильно её слова расходятся с делом: “ У вас такое большое общество, я смущена ужасно... - говорит она Ольге сразу после того, как вошла. И тут же, за столом, заявляет незнакомому ей майору Вершинину (которого видит впервые!) о хозяйках: “...У них попросту”. Куда только смущение девалось! Наверное, затаилось до удобного случая - изобразить из себя мелодраматическую героиню перед влюблённым в неё Андреем: “Мне стыдно... То, что я сейчас вышла из-за стола, неприлично, но я не могу... не могу... Я так не привыкла бывать в обществе!”. Заканчивается эта душещипательная сцена, как и ожидалось (Наташей) предложением руки и сердца и томным поцелуем, который не прервётся даже при случайных свидетелях. “Какая скромность! Какое смущение!” - в который раз иронизирует Чехов.
Во втором действии перед нами уже не Наташа, а Наталья Ивановна Прозорова - законная жена, родившая мужу “наследника”, которого по-домашнему зовёт Бобиком. И этим Бобиком она проедает мозг всем вокруг. Ладно мужу. Ладно золовкам. Но и этого ей мало, и она готова слово-в-слово, словно заученный, повторять монолог о своём Бобике любому встречному-поперечному.
Сравните:
(мужу Андрею) “...Я боюсь, Бобик наш совсем нездоров. Отчего он холодный такой? Вчера у него был жар, а сегодня холодный весь.. Я так боюсь! Но всё-таки лучше пускай диета. Я боюсь. И сегодня в десятом часу, говорили, ряженые у нас будут, лучше бы не приходили. Сегодня мальчишечка проснулся утром и глядит на меня, и вдруг улыбнулся: значит, узнал. “Бобик, говорю, здравствуй! Здравствуй милый!” А он смеётся. Дети понимают, отлично понимают. Так, значит, Андрюша, я скажу, чтобы ряженых не было... Бобик холодный. Я боюсь, ему холодно в его комнате, пожалуй. Надо бы хоть до тёплой погоды поместить его в другой комнате. Например, у Ирины комната как раз для ребёнка: и сухо, и целый день солнце. Надо ей сказать, она пока может с Ольгой в одной комнате... Всё равно дома не бывает, только ночует...”
(золовке Ирине): “... (Бобик) спит. Но неспокойно спит. Кстати, милая, я хотела тебе сказать... Бобику в теперешней детской, мне кажется, холодно и сыро... А твоя комната такая хорошая для ребёнка. Милая, родная, переберись пока к Оле! Ты с Олей будешь в одной комнате, пока что, а твою комнату Бобику. Он такой милашка, сегодня я говорю: “Бобик, ты мой! Мой!” А он на меня смотрит своими глазёночками...”
(золовке Маше): “...Милая Маша, к чему употреблять в разговоре такие выражения? ...Кажется, мой Бобик уже не спит, проснулся. Он у меня сегодня нездоров. Я пойду к нему, простите...”
(штабс-капитану Солёному): “...Грудные дети прекрасно понимают. “Здравствуй, говорю, Бобик. Здравствуй, милый!” Он взглянул на меня как-то особенно. Вы думаете, во мне говорит только мать, но нет, нет, уверяю вас! Это необыкновенный ребёнок...”
Заметьте актуальный до сих пор признак Яжматери: оценивать собеседника по реакции на слова о “милом Бобике”. Хотя, подчас Наташу вообще не интересует, слушают её или нет. Её монологи о Бобике - хитрый способ добиться своего, прекрываясь личиной “прекрасной матери”. Заметили, как ловко она спровадила золовку Ирину из ирининой собственной комнаты в отцовском доме? Кто такая здесь эта Наташа? Жена хозяина дома, но выступает как полноценная хозяйка, как будто наследский дом принадлежит только ей! Ей наплевать на чувства и планы других членов семьи: она сказала что ряженых не будет, хер вам всем теперь, а не праздник!
И снова трезво оценивает её только Маша: “Не Бобик болен, а она сама... Вот! (Стучит пальцем по лбу.) Мещанка!”
Мещанка, затесавшаяся во дворянство. Со свиным рылом да в Калашный ряд.
Есть ли ей на самом деле дело до Бобика, у которого, с её слов, только вчера был жар, а сегодня он “ненормально” холодный?
Да никакого дела ей нет. Разогнав всех свидетелей, кроме наивной Ирины, она уезжает кататься на тройке с председателем земской управы Протопоповым, с которым до замужества водила близкое знакомство. Сто с лишним лет назад “покататься на тройке с мужчиной” было таким же ярким эмфемизмом, как сейчас “остаться у мужчины на чашечку кофе”. Все люди старше 18 лет прекрасно понимали, ЧТО это означало (если вас одолевают какие-то сомнения на этот счёт, почитайте чеховский рассказ “Барыня”).
Что интересно, Наташина вечная антагонистка Маша тоже “заводит шашни” втайне от мужа - получается между Яжматерью и не-Яжматерью нет никакой разницы?
Нет, - говорит нам в третьем действии автор, - разница есть. Маша от своей позорной связи страдает, а Наташа - ею гордится.
Посмотрим, как спустя некоторое время, Наташа сбрасывает личину “заботливой мамочки” и, наконец, становится Яжмать-монстром. По приказу жены Андрей Прозоров заложил отцовский дом в банке, и все деньги забрала Наташа, хотя дом принадлежит не одному Андрею, а ещё и трём обделённым сёстрам. Ещё ярче Наташин зловредный, скатывающийся в психопатию, образ сквозит во время её “общения” с прислугой: (няньке Анфисе, холодно) “...При мне не смей сидеть! Встань! Ступай отсюда! (золовке Ольге) И зачем ты держишь эту старуху, не понимаю! Ни к чему она тут. Она крестьянка, должна в деревне жить... Я люблю дома порядок! Лишних не должно быть в доме! Я часто говорю лишнее, это правда, но согласись моя милая, она могла бы жить в деревне. Но ведь теперь она не может работать! Она не способна к труду, она только спит или сидит... Как пускай сидит? Но ведь она же прислуга (сквозь слёзы). Я тебя не понимаю, Оля. У меня нянька есть, кормилица есть, у нас горничная, кухарка... для чего же нам ещё эта старуха? Для чего? И чтоб завтра же не было здесь этой старой воровки, старой хрычовки (стучит ногами) этой ведьмы!”
Наташа здесь уже не просто “заговаривается”, она реально “права качает”: “...Нам надо уговориться, Оля. Ты в гимназии, я - дома, у тебя ученье, у меня - хозяйство. И если я говорю что насчёт прислуги, то знаю, что говорю; я знаю, что ГО-ВО-РЮ. Не сметь меня раздражать! Не сметь! (Спохватившись) Право, если ты не переберёшься вниз, то мы всегда будем ссориться. Это ужасно.” Золовка, Ольга, старше Наталье и де-юре она “хозяйка дома”. Но де-факто - она, как и младшая из сестёр, Ирина - приживалка при брате. Они не замужние женщины, чтобы их можно было, как Машу, побаиваться, они - старые девы. И, несмотря на то, что обе работают и сами себя обеспечивают, “покрикивает” на них бездельница Наташа. Ах да, она не бездельница - она занимается воспитанием детей! У неё их теперь двое - к Бобику добавилась Софочка. Штат “обслуги” разросся: кроме няни Бобика есть кормилица Софочки. В чём заключается “воспитательная роль” Яжматери? Она, как обычно, “за детей волнуется”: “...Бобик и Софочка спят себе, спят как ни в чём не бывало. У нас так много народу везде, куда ни пойдёшь, полон дом. Теперь в городе инфлюэнца, боюсь, как бы не захватили дети... Да... Я, должно быть, растрёпанная (Перед зеркалом.) Говорят, я пополнела... и неправда! Ничуть!” Последними фразами Чехов подчёркивает акт самолюбования: Наташе хорошо в образе “мамочки”, она сама собой страшно гордится. Фразу “Я ж мать!” она не произносит перед зеркалом только потому, что данный неологизм ещё не появился на свет.
Интересную реплику в адрес Наташи, которая проходит со свечой из правой двери в левую, бросает средняя из золовок, замужняя Маша: “Она ходит так, как будто ОНА подожгла”. Что в этой фразе? Ещё одна яркая характеристика Наташи - её гордость (пополам со злорадством) что ИХ дом уцелел от пожара. Помните, как в предыдущем действии она по-хозяйски ходила по дому: “...Смотрю, огня нет ли... Теперь масленица, прислуга сама не своя, гляди да гляди, чтоб чего не вышло. Вчера в полность прохожу через столовую, там свеча горит. Кто зажёг, так и не добилась толку...” Вышколив прислугу, чтобы “нигде лишнего не горело” теперь, когда пожар охватил город, она УВЕРЕНА, что это она своей предусмотрительностью отвела беду от дома. Её не трогает судьба погорельцев: “...Нам говорят, поскорее нужно составить общество для помощи погорельцев. Что ж? Прекрасная мысль. Вообще нужно помогать бедным людям, это обязанность богатых...” Она не спешит расставаться с любимыми платьями, как Ольга, не снимает с себя последнюю рубаху - пусть снимет кто-то другой. Она НИКОМУ НИЧЕМ не обязана. Вот ей обязаны все и вся - онажмать!
Апогея достигает образ Наташи в четвёртом действии. Любовник Протопопов легализован: стараниями Наташи он принял её мужа Андрея в земство, и теперь посещает их семейство на “законных” основаниях. Наташа развлекает Протопопова как великосветская кокотка: играет ему на рояле, пока муж гуляет с коляской в саду. Опять любимая маска “волнения за детей”: “...Кто здесь разговаривает так громко? Это ты, Андрюша? Софочку разбудишь. (Рассердившись) Не шумите, Софи уже спит. Вы - медведь”, (золовке Ирине): “Сколько хлопот с детьми!”. Но на самом деле дети входят в её интересы в последнюю очередь: “...Если хочешь разговаривать, то отдай колясочку с ребёнком кому-нибудь другому, - говорит она мужу, - Ферапонт, возьми у барина колясочку!”
Доверить ребёнку старику-сторожу из Земской управы, это, конечно, верх любви. Впрочем, она готова доверить маленькую дочь даже... любовнику Протопопову. Закрадывается сомнение: такой ли уж посторонний человек этому ребёнку предстедатель земской управы? Очень заковыристые отношения в этом семействе. И опять, опять, Наташа присаживается на своего любимого конька, чтобы отжать у законных наследниц “неохваченные хозяйским взглядом” территории: “... (золовке Ирине) Я к тебе привыкла, и расстаться с тобой , ты думаешь мне будет легко? В твою комнату я велю переселить Андрея с его скрипкой - пусть там пилит! - а в его комнату мы поместим Софочку. Дивный, чудный ребёнок! Что за девчурка! Сегодня она посмотрела на меня такими глазами и - “мама”! Значит, завтра я уже одна тут. (Вздыхает) Велю прежде всего срубить эту еловую аллею, потом вот это клён... По вечерам он такой некрасивый... И тут везде я велю понасажать цветочков, цветочков, и будет запах...”
Чехов подчёркивает деградацию Наташи её отвратительным говором, “смеси французского с нижегородским”. Если во втором действии её замечания Маше по-французски заставляет барона Тузенбаха сдерживать смех, то сейчас своим кривлянием она ещё больше себя обмещанивает.
Её появление в пьесе заканчивается излюбленными придирками к прислуге: “ (Строго) Зачем здесь на скамье валяется вилка? (Проходя в дом, горничной) Зачем здесь на скамье валяется вилка, я спрашиваю? (Кричит) Молчать!”
“Разошлась”! - резюмирует Кулыгин все дальнейшие действия, и я бы сказала, всю дальнейшую семейную жизнь героини, которую нам даже не обязательно видеть, чтобы представить. “Разошлась”, подгребла всё под себя. Хозяйка! Госпожа!
Как мог Андрей так сильно в Наташе ошибиться? Ведь никто, даже сестра, не верит в его чувства: “Андрей не влюблён - я не допускаю, всё-таки у него вкус есть, а просто он так, дразнит нас, дурачится”, - говорит о его “странном выборе” Маша. Андрей и сам, в отличие от других влюблённых героев, не знает, “за что зацепиться”: “...За что, за что я полюбил Вас, когда полюбил - о, ничего не понимаю! Дорогая моя, хорошая, чистая... Я Вас люблю, люблю... как никого никогда”? Разве что Наташа молода (”к несчастью, молодость - это недостаток, который быстро проходит”).
Андрей глубоко неудовлетворён браком: “жена меня не понимает...”, “жениться не нужно... потому что скучно.” Рядом с Наташей он сам обмещанился и опошлился, не замечает (или не хочет замечать?) её измен и повторяет, как мантру: “ Жена есть жена. Она честная (!), порядочная (!), добрая (!!!).” Что это - попытка выгородить Наташу? Или не показаться в глазах окружающих беспросветным дураком? Андерй, конечно же, не дурак, он протрезвел от любви и понял, что в Наташе “...есть при всём том нечто принижающее её до мелкого, слепого, этакого шершавого животного. Во всяком случае, она не человек...”. “Я люблю Наташу, - заключает он, - Это так, но иногда она кажется мне удивительно пошлой, и тогда я теряюсь, не понимаю, за что, отчего, я так люблю её или, по крайней мере, любил...”. Вот самая точная характеристика Натальи Ивановны, которая даже в любящих глазах не выглядит достойно. Почему бы ей и впрямь не выйти замуж за Протопопова, которому она явно ближе по духу”? Наверное, потому, что Протопопов - не генеральский сын. Всё, что делает эта женщина, направлено на её личный престиж (ради которого даже муж худеет) и выгоду (наследский дом! хозяйство!). Её образ, конечно, глубже и собирательнее, чем просто “Яжмать” - она в-самых главных алчная душонка и приспособленка.