Есть жанры нормальные – детектив, фантастика, любовный или там исторический роман. А есть искусственно выведенные, выморочные, извращенные. Самый известный называется по-разному - «большая литература», «высокая литература», «серьезная проза». Опознать это большое, серьезное и неправильное не так уж и трудно. Список предъявляемых требований в жесткости не уступает триллеру или мелодраме.
Итак, отличительные признаки: скука, заверения в совершенстве стиля и верности высоким принципам искусства (что, чаще всего, оказывается последним и единственным прибежищем писателя-негодяя), «высоких дум полет» (что в переводе на русский означает перетирание общеизвестных истин и витание в дыму абстракций «надо делать хорошо и не надо плохо»). Другие компоненты: старательная отработка повестки: гомосексуализм, феминизм, травма, насилие, идентичность, мигранты, меньшинства всех мастей. В этом сезоне сюда добавилась экология. Обязательны многозначительность, забронзовевшее лицо: мы - интеллектуалы и совесть мира (хотя ее нет, конечно, совесть - устаревшее понятие). Высшая точка интеллектуальных усилий: «жизнь сложна», «с одной стороны, с другой стороны», «и все же», «пусть расцветают все цветы» (то есть те, которые нам нравятся).
Практически всем этим требованиям роман Макьюэна удовлетворяет. Книга, словно вышедшая из-под руки дорвавшегося до клавиатуры литературного андроида, работающего по лекалам и алгоритмам.
Макьюэн И. Машины как я/ Пер. с англ. Д. Шепелева. - М.: Эксмо, 2019. - 352 с.
Поэтому в какой-то мере можно порадоваться его появлению: вот, наглядное свидетельство того, что век такой изготавливаемой на поток псевдоинтеллектуальной жвачки подходит к концу. Наглядная демонстрация мертворожденности такого рода прозы. Перед нами остов действительно значимой прозы XX века, ее имитация. Башня стилистического чванства, вознесшаяся ввысь до безвоздушного пространства.
В основе книги две самые пошлые, самые никчемные, затертые до дыр темы – секс и политика. Степень пустоты автора легко определить уже по наличию одного компонента. А тут целых два.
Рядовому обывателю осточертело, как представляется, и то, и другое. Да к чему бы ему читать о чужой половой жизни, когда на нее можно вдоволь насмотреться, свисает со всех сторон. То же и с политикой, которой переполнена все новостная лента. Она подобно мишкиной каше лезет отовсюду.
В самом романе, между прочим, обе эти темы идут параллельно, почти не соприкасаясь и не перетекая одна в другую. Отдельно маячащий на первом плане треугольник Чарли – Миранда и андроид Адам, отдельно альтернативная политическая судьба Тэтчер и катастрофа на Фолклендах (Мальвинах). Что касается последней, то, вполне вероятно, многое в происходящем на историческом фоне отечественному читателю будет непонятно. Для нас перипетии британской политической борьбы 80-х, тем более взятой в режиме альтернативной истории, столь же туманны, как для британцев, положим, нюансы нашей эпохальной президентской гонки 1996 года «Голосуй или проиграешь». Собственно в этом уже очевидный недостаток, или тенденция (время всемирных романов прошло, пошли локальные опусы) и вполне логичный вопрос: а зачем такое вообще предлагать российскому читателю? С чем мы останемся, если это и впрямь тенденция – писать только про свое, что ближе к телу. Мы и так знаем до тонкостей тему расовых страданий. Но если ее еще как-то можно связать с близкой нам темой крепостничества, то какое нам дело до сатирического местами осмысления эпохи дорогой Мэгги (как у Макьюэна)?
Ну да ладно, может быть читать следует ради абстрактной проблематики?
Тема-то классическая – человек, да еще в излюбленной скептической огласовке – размытость критериев человечности. Мы мол, недалеко ушли в определении человека от аборигенов. Для них Человек Какающий, для нас Разумный. Но что такое разумность в ситуации многообразия интеллекта?
За глобальной темой в тексте скрываются три значимых тезиса.
Первый – «мы не понимаем сами себя».
Это по существу не более чем претенциозный многозначительный и бесплодный скептицизм. Потому что подобное утверждение не вполне соответствует действительности. Понимание не обязательно должно быть выражено теоретически, это ведь не вполне логическая категория. Понимание – категория практическая. Если б такого практического понимания самих себя у нас не существовало, жизнь давно бы пресеклась. Живем, следовательно, понимаем. Чем не отличительная черта человечности?
Забавно, что тезис о непонимании у Макьюэна становится единственным оправданием существования литературы. Мол, как все поймем, так она и закончится. Налицо типичная попытка мимоходом зацепить засыпающего над романом читателя парадоксальностью. Но все не так просто. Литература выполняет роль защитного механизма. Опираясь на наше понимание, она транслирует нам послание об опасностях и издержках противоположного.
Очевидно, что Макьюэн, как Мальтус, исходит из ограниченности ресурса понимания. А он бесконечен, Вселенная расширяется, в том числе не без нашего участия, а значит число объектов, требующих внимания будет расти.
Наконец, не следует исключать и того, что как раз отсутствие полного сознания и сообщает человеческому обществу некую мобильность и жизнеспособность. Понимание – есть частично достижимая цель. Подобно тому как Демокрит требовал пустоты между атомами, можно говорить о пользе непонимания, сохраняющей простор для личности, интимности, очарования тайны, влекущей к подвигам и свершениям загадке.
Второй тезис крутится вокруг извечной тяги человечества к рабству и эксплуатации иных, непохожих, Других. Такова история купленного Чарли андроида Адама, который по умолчанию должен находиться в услужении. Рассказывая нам о его житьи-бытьи, Макьюэн не только не добавляет ничего нового к долгой НФ-традиции, размышляющей на тему человечности и рабства применительно к искинам, но и не присовокупляет ничего к традиционной тематике рабства, крепостничества, неволи. Принять Адама и его сородичей человечество не готово, также как когда-то оно не хотело принимать чернокожих, индейцев и разных прочих. Мысль конечно понятна, но сами аналогии удивляют и кажутся очевидной авторской натяжкой, поскольку расхождение между органической и искусственной жизнью более основательны, чем расхождение по цвету кожи.
В самой постановке вопроса тоже много непонятного. Тезис о равенстве по факту наличия интеллекта, пусть и различного, сужает понимание самого человека, сводя все богатство его природы лишь к одному признаку – разумности.
Третий тезис – всеобщей человеческой личности не существует. Адам и его приятели – вроде бы и есть прообраз такой новой всечеловечности, свободной идентичности. терпящей крах. Отстраненные личностные установки входят в конфликт с социальным окружением. Но эта тема оказывается не развернута в должной мере. Редкий читатель докопает до таких глубин, сокрытых за политическими новостями и рутиной адамовой жизни рядом с Мирандой и Чарли.
Все эти проблемы показательны в качестве примера авторской небрежности, безразличия к точности и конкретности постановки вопросов, к кропотливому, детальному описанию вымышленной действительности. Черпай - не вычерпаешь. Но вместо этого нас кормят сюжетами об изнасиловании и довольно скучным и скудным по мысли и эмоциям бубнежом рассказчика Чарли, озабоченного исключительно своими трудностями.
В целом же роман Макьюэна демонстрирует еще одну особенность жанра большой литературы – высасывать проблемы из пальца, проблематизировать то, что по идее вообще не должно рассматриваться как проблема, или отличаться другой постановкой, другим подходом к ней.
Таких псевдопроблем в тексте достаточно (о некоторых сказано выше). Такова, к примеру, клубничка для читателя, псевдопроблема – секс с машиной – это измена или нет? Между тем как вопрос лежит много глубже следует ли вообще считать это сексом? Но проблема это то, что повисает и требует долгих размышлений. Здесь же вывод очевиден: порочен не акт с машиной, а факт игнорирования своей второй половины. Важна не любовь к андроиду, а предпочтение его пусть даже на ночь имеющемуся в твоем распоряжении партнеру.
Странное дело в итоге получается. Рассуждая о неприятии Другого, Макьюэн, как и вся «большая литература», без внимания оставляет общество, этот ежедневный полигон общения, понимания и взаимодействия. Принципиальная несоциологичность его мышления как таковая предопределяет сюжетную пустоту и упомянутый уже разрыв между индивидуальной и политической историей. Подобной болезнью страдает практически вся современная российская литература, стремящаяся быть большой и значительной. С этой точки зрения Макьюэн «Машины как я» - проза почти такая же, как у нас. Но к чему нам российская проза, сделанная в Великобритании? Нам и своей хватает.
Сергей Морозов