Неожиданно Ляонас встретил Дейманте месяца через три-четыре.
— Нездоровится, начальник?
Белый халат, тесно обтягивающий осиную талию, белая шапочка. Знакомое лицо...
— Не знаю, что случилось. Третий день температура держится.
Видно, заметив, что Ляонас не может ее вспомнить, сказала:
— Вам привет от Виктораса.
Ляонас слегка покраснел, — разумеется, только потому, что так легко забывает людей.
— Спасибо. Как он?
— Посвящен в солдаты! — бодро сказала она и тут же спохватилась: — Раз температурите, прошу без очереди.
Ляонас болел гриппом, лежал дома. Как-то поднял телефонную трубку и услышал:
— Как ваше здоровье, товарищ начальник?
«Не может быть, — подумал он. — Это не может быть!»
— С кем я говорю? — спросил так, будто сидел в конторке цеха, и тут же испугался.
— Из поликлиники...
— Кто? — негромко, краснея, спросил он.
— Привет от Виктораса.
Это прозвучало как пароль.
Поправившись, пошел за бюллетенем, в коридоре увидел Дейманте, испугался, отвернулся, потом пожалел об этом и целый вечер бродил по улице напротив двери поликлиники.
Если заговорит с ней (он не был уверен, что заговорит), скажет, что жена забежала в магазин или приятеля ждет.. Лучше приятеля. По делу зашел.
— Вижу, вы опять болезнь ищете, — улыбнулась Дейманте, и они без долгих объяснений, словно заранее и не в первый раз договорившись, зашагали по вечерней улице, запруженной людьми, хлынувшими из учреждений и кинотеатров.
Ты в свои руки мягко берешь
Жизнь мою... Верю в тебя...
Гаснут, превращаясь в пепел, угольки в камине и, только когда открывается настежь дверь и тянет прохладой, оживают, вспыхивая голубыми болотными огоньками.
Дейманте отодвигает чашку и, открыв сумочку, смотрится в зеркальце с изображением Пражской ратуши на обороте — подарок Ляонаса из поездки по Чехословакии. («Если оно как-нибудь разобьется, осколки принесут мне счастье», — сказала Дейманте этой весной над озером Аглуона. «Увы, зеркальце из шлифованной стали». — «Жаль...»)
— Пора, Ляонас, — смотрит она открытым, теплым взглядом.
Он берет легкую ее руку, целует, подходит к официанту, расплачивается, не жалея чаевых, — Ляонас изредка заезжает в этот укромный летний ресторанчик, и всегда для него находится свободный столик.
— Хорошей вам дороги, — расплывшись в улыбке, официант, раскланиваясь, провожает их до двери.
На скудно освещенной площадке поблескивают автомобили. В трех шагах простирается темнота, она кажется густой и вязкой. Вокруг спокойно шумят сосны, пахнет мхом и черникой. Высоко в небе мигают редкие, тусклые осенние звезды.
Ляонас заводит двигатель и ждет, пока он согреется. Сидят в темноте молча, погрузившись в свои мысли. Потом он кладет руку на плечо Дейманте, она, покачнувшись, приникает головой к его груди и тут же обвивает его руками, целует жарко.
— Господи, какая я нехорошая... — шепчет, задыхаясь, как во сне.
«Вот она, настоящая, — думает Ляонас. — Такой я ее знаю, именно такая она дорога мне, я буду счастлив с ней. Буду, буду, буду счастлив с ней. Буду, буду, буду счастлив с ней... со мной... с ней».
Автомобиль легко катит по проселку, разрезая фарами мрак, сворачивает на просеку, останавливается. Двигатель замолк, гаснет свет. Ляонас обнимает Дейманте, прячет лицо в ее пышных волосах.
Не нужны слова, не нужны разговоры. Слова все могут изувечить, испортить, ведь не выскажешь того, что чувствуешь, не найдешь нужные, осмысленные слова.
«Мне кажется, я любил ее еще, когда ее не знал... я любил ее сто, тысячу лет назад... я уже тогда жил, и она жила... и мы любили друг друга...»
Ляонас нажимает на рычаг, спинка сиденья опускается. Они накреняются мягко, лежат в обнимку, хмелея от близости и забытья. Ее тело всегда нежное и горячее, мелькает мысль и тут же обрывается, потому что Дейманте, застонав как от боли, отталкивает Ляонаса, садится и прячет лицо в ладонях.
— Поехали домой, — шепчет она срывающимся голосом.
— Дейманте, — он растерянно пытается обнять ее.
— Едем...
Ляонас поднимает спинку, смотрит минутку на унылую черноту соснового бора, сглатывая застрявший в горле комок.
— Едем, Ляонас...
Ему кажется, что Дейманте вот-вот разрыдается.
— Если так хочешь, — говорит он спокойно, даже подчеркивая это свое спокойствие, и поворачивает ключ зажигания.
Автомобиль выбирается на асфальт и летит, разрезая фарами мрак.
Оба молчат.
Дейманте боится посмотреть на подрагивающую стрелку спидометра; она знает: скорость все выше и выше.
*
Антанас Петрушонис отодвигает кружку, ладонью смахивает крошки с края стола подальше, чтоб не смести локтем на пол, и переводит дух. Тепло кипяченого молока гуляет по телу, всего его охватывает ленивая истома.
— Думала, покрепче ужин приготовлю, да не выдюжила, — говорит с набитым ртом Казюне. — За весь день не присела. Да и народ нынче! Ужасная нервотрепка. Намазать маслом, Рената?
— Папочка намажет.
Казюне наливает себе третью кружку молока, доедает свежую халу. А ведь умяла еще здоровый кусок окорока, подчистила банку паштета.
— Куда и лезет?.. — усмехается Антанас, подав внучке намазанную маслом баранку.
— Жалко, да?.. — вспыхивают глаза Казюне; даже поперхнулась жена в сердцах. — Скажешь, не зарабатываю, раз мои куски считаешь?
— Да будет, будет... Пошутил..
— Рената, испачкаешь платьице. Дай-ка пальцы вытру.
— Папочка..
Рената подставляет ладошки Антанасу Петрушонису.
— Папочка да папочка — ничего другого не слышу. — Казюне швыряет полотенце подальше на стол. — Одно слово, спелись. Хор!.. Только вот где эта... дирижерша?..
— Казюне, не надо при девочке.
— А что я сказала? Думаешь, Рената про свою маму не думает? Где твоя мамочка, а?
— Казюне!
— Мамочка к бабушке пошла, — уверенно отвечает Рената, даже головой кивает.
— Вот видишь, Рената все знает, — радуется Антанас.
— Слушай ты ее...
Антанас бросает сердитый взгляд на жену, снимает девочку со стула и уводит из кухни.