Не нами сказано: будь прокляты воспоминания. Говорят, против них даже есть специальная молитва. Те, кому вспомнить нечего, глотают, что попало, как младенцы. Человек под бременем памяти только отплевывается.
Помню, однажды мы с Евгением Головиным решили сымпровизировать (дело было на радио) разбор новеллы Лафкрафта «Аутсайдер» – он закончился в подвале не Фрунзенской, похожем на роддом, к окнам которого по ночам подступают ископаемые предки, чтобы увидеть, какова молодежь.
Персонаж Лавкрафта, откинув люк, попадает в мир людей, которым он (упырь, как оказалось) отвратителен. В триллере «Человек без паспорта» агент Пастор (актер Осенев), высунув голову из канализации, тут же гибнет под колесами авто.
Два портрета смотрят на меня с воображаемых стендов – Осенев и Дональд Плезенс. Оба давно мертвы, и возможно, носятся среди бутафорских надгробий вместе с красавчиком из «Аутсайдера», забыв печаль. Но те, по кому трамвай еще не проехал, или башку расплющил самосвал, вынуждены помнить.
Бабушка определенно решила сломать мне голову. Пока над Украинской ССР бушевали пыльные бури, я успел освоить «Войну Миров» Уэллса, и попросил что-нибудь в том же духе. Изо всех томов, имевшихся в библиотеке швейного училища, бабушка выбрала роман-памфлет «Мистер Бледсуорти на острове Ремполь».
Вещь не имела никакого отношения к научной фантастике. Дочитывать ее я не стал, но запомнил два момента. Во-первых, фразу "я раздел ее почти донага" (потому что не мог понять, где ударение, малороссы так не выражаются, они говорят «голяка»), а во-вторых, место, где капитан орет мистеру Бледсуорти: "Вот твой суп! Ешь, сволочь…Жри"! Слова, знакомые любому третьекласснику. В этом возрасте с детьми уже не церемонятся. Какая уж тут фантастика.
Перестав доверять бабушке, я обратился за помощью к матери. Она сводила меня в гости к школьной подруге и ее супругу-бухарику. Он дал мне нужную книгу. Человек этот имел привычку пьяным засыпать в моторной лодке посреди Днепра, где его и найдут мертвым, дрейфующим мимо закрытого после чернобыльских дел пляжа, в начале 90-х.
В отличие от «Туннеля под миром» – это был сборник исключительно советской фантастики. Он попал мне в руки с опозданием, на обложке стояла цифра ’67. Зато первый альбом Лед Зеппелин стал мне известен и быстро и рано. Первая пьеса – сшитая из кусков, как монстр Франкенштейна озадачила, вторая “Baby, I’m a gonna leave you” отшатнула цыганщиной. В ту эпоху детей в моих краях официально предупреждали об опасности ритуальных убийств. Зато ошеломила “You shook me”, особенно финал, где свежий Роберт Плант перекликается со своим демоном.
В романе Уэллса марсиане подают голоса, кажется, всего дважды, и я тут же понял, кого мне напоминает своим «а-уа-уа-уа». Это же марсианин агонизирует в металлическом бочонке на тонких ножках!
Книга была разбита на секции. По оглавлению я выбрал объемистую вещь с необычным названием, рядом с которым стояла простая русская фамилия автора. Так, под марсианские «улюляции» Планта, в такт ступенчатым звукам “Dared & Confused”, идеально предстающим тревожную близость чего-то жуткого (иногда в новостях под эту музыку показывали репортажи из-за рубежа), я, подобно упырю-аутсайдеру Лавкрафта, вылез из «Туннеля под миром» прямо на «Эфирный тракт».
Никто не догадывался, что со мною происходит. Интоксикация прозой Андрея Платонова происходила медленно – по абзацу, по странице в день (у меня не было карманного фонарика, чтобы читать под одеялом), пока не переросла в изнурительные, страстные марафоны. Отрава пропитывала мой мозг, скудную плоть пионера, квадрат за квадратом, влияя на пробуждающиеся страсти, на отношение к взрослым, не подозревающим, чьи глаза смотрят на них сквозь прорези печатных букв. Так я познакомился с инкубом.
Куда и от кого собирался бежать на лодке тот дяденька? Словно последний, кто уцелел на острове, охваченным эпидемией зомби…
«Ты букву не трожь – она довоенного качества», – говорит один платоновский персонаж.
Благодаря щедрости инженера-алкоголика, давшего мне эту книгу, я открыл дремлющее могущество довоенной магии, заблудился в гипнотическом «Детском мире», где сплетались НЭП и Арт Дэко, вампиры и кикиморы.
Герои «Эфирного тракта» были современниками Инженера Гарина и Доктора Мабузе, Герберта Веста и Сэма Спейда… Этого я тогда, конечно, знать не мог. Но, по крайней мере, стремился – не задавая безнадежных вопросов. Взрослые люди находились под гипнозом декольте Анжелики.
Разумеется, в повести Платонова, больше всех мне понравится гениальный еретик Исаак Матиссен с помощью особого генератора, приказывающий звездам погибнуть. Автор не скупится на подробное описание этого человека. Он спит «разинув зловонный рот», ходит в грязных, разбитых башмаках на босу ногу. Я описал бы его проще – это отчасти Алистер Кроули, отчасти неистовый гроссмейстер Таль. Теперь все знают, как они выглядят.
В этой вещи есть все – герметическое описание Америки с помощью одного слова «кацманзон», как во сне. То электрон, раскормленный до размеров холодильника «Саратов», то мнимые тревожным ожиданием, хрупкие, полупрозрачные дети. И примитивные, предельно подлинные стихи, издающие глуховатый, бутылочный звон, как струны блюзовых гитаристов «довоенного качества». Одно я не мог вообразить – размеры полярности этого писателя. «…в урне лежит его локон, а голову он потерял». Не приснилось ли мне все это?
За мгновение до гибели «он услышал невнятную, как звон Млечного пути, песню. И пожалел о краткости ее…» Сколько раз эти слова, эта формула помогала мне не исчезнуть из мира окончательно, выйти из штопора на заднем сиденье пустого автобуса после затянувшийся заполночь пьянки, где-то возле аэродрома…
Итак, пройдя «Туннель под миром», я ступил на «Эфирный тракт» законченным полуидиотом, готовый к встрече с новыми монстрами. И не сгинул, и не пропал.
Далее:
* Реквием для ровесника
*Этюд о скальпах
*Тулупэ! Шулупэ!
* Хурда, Лулу и Осташвили