Постепенно сознание возвращалось к Люциусу Малфою: редкими картинками, проблесками. Он видел сына — тот склонился над ним и все требовал чего-то (Люциус все равно его не понял), и невыносимо хотелось сказать ему, как глупо он делает, полностью копируя его самого, и этот до смешного строгий вид, и длинный светлый хвост волос, и шикарная одежда — все это так не шло к нему... Но сил не было. А потом сознание выбросило ему ещё одну картинку — как он пьёт, вцепившись дрожащими руками за стакан с водой, а и кто-то заботливо придерживает его... Грязнокровку Грейнджер! Он уж решил было сперва, что привиделось. Подавился, закашлялся, испугался — она заботливо вытерла рот и грудь платком, как младенцу, даже не спрашивая; он возмущенно промычал что-то, но тут же снова провалился в сон. Сил справляться с ужасной реальностью не было.
Да и, в конце концов, не так уж ужасно это и было. В его упростившемся сознании, которое свелось до трех-четырех основных желаний, главные теперь были удовлетворены: тепло, еда и сон.
Что касается Гермионы, то она тоже успела привыкнуть к своему пациенту — это помогало спастись от вынужденного безделья и направить свою энергию хоть на что-то; сперва цель выходить Люциуса Малфоя казалась ей сомнительной, теперь значимой и интересной, как ничто другое. И что не нравилось ей, так это отношение Драко. Он редко заходил к отцу, что можно было списать на душевную боль при виде его состояния, но в последний раз ещё и сделал ей откровенно неприятное замечание, наблюдая за тем, как она пытается накормить его:
— Не слишком-то увлекайся. Он не скажет тебе "спасибо", когда очнется. Это всегда был человек, который...
Тут он умолк, понимая, что говорит лишнее.
— Думаешь, он придет в себя? Вряд ли. Но ведь ты сам просил спасти его.
— Я хотел избавиться от зримого позора. Если он надоел тебе, Герми, или мешает — просто запри его, наложи чары и наслаждайся свободой. Не приноси себя в жертву. Его невозможно спасти.
"Можно только спрятать от чужих глаз", — мысленно закончила за Драко Гермиона. Отношение мужа ей не понравилось. Она возразила, что Люциусу лучше, что он даже сам может просить что-то вместо того, чтобы пугаться и кричать при любой попытке коснуться себя, но Драко лишь отмахнулся. Его попытки беседовать с отцом провалились, а может, он просто привык уже жить без него и сам вовсе не мечтал вновь встретиться с этим не самым приятным для него человеком.
Он вышел, обозначив эту свою позицию и дав ей, по сути, карт-бланш на любое обращение с Люциусом, — другое дело, что Гермиона вовсе не собиралась пользоваться этим.
А вечером Малфой-старший назвал ее по имени.
" Гермиона Грейнджер".
Хриплое, безэмоциональное.
— Да, сэр. Я замужем за вашим сыном.
Он коротко улыбнулся — улыбка ей не понравилась — и тут же снова приготовился уснуть, но она растормошила его.
— Идёмте в ванную, сэр.
Он ничего не сказал, но сделал хотя бы попытку подняться и запротестовал против Левитакорпуса и смог пройти сам, вернее, держась за ее плечо. Судя по всему, лечебные чары все же подействовали, и это ее радовало: значит, он все же не стал сквибом, и природная магия помогала восстановиться.
Его отрешенность иногда пугала, иногда радовала, как сейчас — и все же помогать ему мыться сейчас, когда он, как выяснилось, вспомнил ее имя, было почему-то более неловко. Но руки его еще слишком плохо слушались, и все действия были слабые, неловкие и медленные, как у малолетнего ребенка, так что оставить его наедине в ванной точно не стоило.
Кажется, действия были все те же: стащить с него пропахшую потом сорочку и белье; он смотрел безучастно, но раздевать себя позволял. При виде воды вздрогнул снова, но быстро успокоился и откинулся на бортик так спокойно, как сделал бы это наедине с самим собой, прикрыл глаза. Взгляд из осмысленного сменился прежним безучастным. Кажется, ничего сложного в том, чтобы взять губку и взбить пену, не было, но, кажется, давно уже было бы пора хотя бы попытаться сделать это самому — но Люциус и не пытался.
— Попробуйте сами, — вложила она ему в руку истекающую пеной губку.
Та выпала у него из рук, отчего явственно захотелось его хлестнуть; Гермиона вдохнула поглубже и призвала себя не поддаваться нахлынувшему раздражению.
"Он здесь всего неделю, а ты уже требуешь полностью освоиться, все запомнить, и... Вспомни, каким он сюда приехал! — уговаривала она себя. — Тогда он походил на труп, теперь твоя основная проблема — пробиться сквозь этот панцирь молчания. Его всему приходится учить заново, и, что хуже всего, он совершенно не заинтересован..."
Но вместо этого Люциус вдруг нагнулся к ее ладони и коротко коснулся ее губами.
Слабое, еле заметное и мимолетное, касание это походило на удар тока, а не на скромную благодарность, какой являлось на самом деле
— Спасибо, — сказал он еле слышно.
Гермиона попыталась унять громко стучащее сердце.
— Пожалуйста, сэр.
А потом он снова погрузился в дремоту, и ей пришлось все-таки извлекать его из ванной, вытирать и переносить Левитакорпусом назад. Но это все, как казалось самой Герми, было куда легче, чем если бы он смог вдруг продолжить разговор.
***
— Он меня узнал, — объявила она Драко вечером.
— Вот как? Он возмущался?
— Нет... — запнулась она, но быстро нашлась. — Это был скорее мгновенный проблеск разума. Потом он снова не отвечал.
— Хорошо, — сказал Драко, но особого энтузиазма в голосе не проявилось.
— Может быть, он сможет сам себя обслуживать, но пока еще слишком слаб.
— Было бы неплохо.
Разговор сместился к другим темам.
А на следующее утро Гермиона поняла, что неестественно волнуется перед тем, как посетить спальню Малфоя-старшего. Утром следовали обычно завтрак и попытки сводить его в туалет, но теперь, когда Люциус начал приходить в себя и узнавать ее, все обрело оттенок какой-то редкой неловкости.
"По крайней мере, он не набросился на тебя, — сказала она себе. — Вперед. Может, он правда изменился? Может быть, он на самом деле благодарен за помощь?"
Это мало походило на прежнего заносчивого лорда Малфоя, да и потом, она не слишком верила в то, что люди могут меняться, но ведь и Драко когда-то презирал её.
— Доброе утро.
Драко обычно мычал и отворачивался, но Люциус словно ждал ее. Посмотрел из-под полуприкрытых век устало, словно не спал, а размышлял всю ночь, но не сказал ничего.
— Сможете подняться?
Он покачал головой. Походка была медленной, шаркающей, как у глубокого старика. Потом он ел. Единственными словами за это утро стало "Подержи мне кружку", — тоже просительное и еле слышное, но тоже взволновавшее ее, что она попыталась скрыть за обычным многословием.
— Утром мышцы растягиваются хуже всего. Может, вечером сможете встать без моей помощи или даже примете душ сами.
Но Люциус не только не хотел, но даже и не собирался. Озвучивать замыслов он не стал.
— Прошу тебя. Слишком болят ноги.
Он снова поймал ее руку с поцелуем.
Улыбка была задумчивая, еле заметная.
Наверное, это всё же было излишним послаблением тогда, когда она считала это лишь помощью.
Слишком долго не воспринимала ничего всерьёз.
Что в нем было такого, чего не было у Драко? Все сравнения уходили в минус: запятнанное имя, клеймо бывшего пожирателя смерти, всеобщая ненависть, море упущенных возможностей, и никаких шансов вернуть все назад, не было молодости, наверное, не было и любви к ней, — Гермиона вообще не была уверена, что он не воспринимает ее как прислугу. Но его не хотелось вовсе с кем-то сравнивать.
Отросшая щетина оцарапнула ее. Гермиона отдёрнула руку, пробормотав что-то неловко, но он не отпускал:
— Не бойся меня.
— Я не... Вы бы побрились, честно.
— Подашь мне бритву?
Она достала ту, которой пользовался Драко.
— И зеркало, — вздохнул он. — Придется подержать.
Он поднял на неё взгляд, внимательный, но ничуть не оценивающий. Даже не любующийся. Он смотрел с надеждой — не на то, что она не поможет (здесь-то он не сомневался), скорее, что ответит взаимностью. И это подкупало, надо признать. Робкая бережность, с которой он ее касался, этот чистый взор...
"Герми, он — обаятельный негодяй. Никто больше. Он преследует свои цели, первая из которых — изгнать тебя из постели своего сына и из его жизни", — пыталась втолковать она самой себе. Выходило плохо.
А потом и вовсе все обернулось совсем иначе.
Соглашаться вымыть его все-таки не стоило. Но тогда он вовсе не казался ей особенно привлекательным! С широкими плечами, но все еще очень худой, со светлыми волосами на груди, которые постепенно становились чуть темнее, и в вниз сбегала темная узкая дорожка. Обычно по его промежности она проходилась дежурными движениями, но в этот раз замерла, когда сообразила, что уж раз он смог побриться сам, с этим бы точно справился.
— Продолжай. Мне нравится, — раздался сверху бархатистый голос.
— И не подумаю!
Она возмущенно поднялась, прервав свое занятие.
Глаза у нее сверкнули, но и возмущенный тон, и тот гнев Люциуса Малфоя, похоже, только сподвигли на дальнейшее.
Нет, остаток вечера он был тих и скромен, как мышь, но отныне и в дальнейшем Гермионе стало окончательно и бесповоротно ясно, что он влюблен в нее. И это был не просто плотский интерес:
— Сэр, я понимаю, что заключение в тюрьме и это вынужденное затворничество сводят вас с ума. Я вижу ваше, — она запнулась, потому что начинала смущаться сама, — возбуждение. В этом нет ничего постыдного. Хотите, мы вызовем для вас женщину.
Тут уже наступил его черед гневно сверкать глазами.
— Спасибо, — прошипел он. — Не стоит.
Обида на лице была такой непритворной, что Гермиона удивилась.
— С вашим мастерством вы давно могли бы вызвать, например, суккуба, а не демонстрировать знаки внимания мне. Я не горничная, не сиделка, не девушка легкого поведения. Не трудитесь демонстрировать ваше внимание. Оно мне не льстит!
Она отвернулась в сторону, окончив гневную отповедь.
Люциус снова посмотрел в потолок безразличными глазами и вдруг спросил:
— Ты и правда любишь его? Моего сына? Или тебе тоже просто польстило его внимание?
Это был нехороший вопрос — как обидевший своим предположением, так и, увы, точно попавший в цель.
Его рука осторожно притянула ее к себе.
— И чем вы лучше? Едва можете встать, но всё туда же.
Он не стал спорить и улыбнулся.
Наверное, Люциус и сам не смог бы сейчас объяснить, отчего только став женой его сына, эта девушка показалась ему такой необъяснимо соблазнительной. И отпускать он ее не был намерен. Он прижал ее к постели и втянул носом запах кожи.
Она еле вырвалась.
К вечеру за общим ужином ее ждал неприятный разговор с Драко. Сидя тут же и методично разрезая кусок мяса ножом, Люциус делал вид, что все сказанное не относилось к нему, но Драко, очевидно, имел все основания поверить Гермионе. Он был взбешен настолько, что тут же, из-за стола, за шиворот оттащил его вниз, в подвал; Гермиона держалась поодаль, стоя в дверях столовой, но и оттуда услышала, как он упал, прокричала "Нет!" — Драко это, естественно, не остановило.
— Пусть посидит здесь. Я запираю дверь и кормить его буду сам. Можешь даже не приближаться.
Сказано это было громко, очевидно, с расчетом на Люциуса.
— Но Драко!
— Замолчи!
Остаток вечера сын делал вид, что его отца не существовало.
Они сидели за столом, пили чай, смотрели фильм — и все это время Гермиона пыталась представить, что с Люциусом и как там, в подвале. Свет там загорался тусклый; само помещение было маленькое, с голыми цементными стенами, сырое. Правда, всяческого хлама, хотя бы и старых ковров, там было навалом, так что она надеялась, что эту ночь узник проведет без особого ущерба.
Но наутро Драко тоже проснулся мрачнее тучи. Мрачно разговаривал с ней короткими отрывистыми фразами, и стало ясно, что он и ее винит в случившемся. Она даже жалела, что рассказала обо всем, хотя иначе поступить было невозможно с ее-то честностью.
Едва Драко вышел за порог, она почувствовала невероятное облегчение. Обнаружилось, что он не оставил ключа: подразумевалось, что сама Гермиона открывать его не станет, а Люциус не сможет, — но это были уже мелочи. Она встала у двери в подвал и прислушалась. Было тихо пару минут, но потом кто-то завозился. Она негромко постучала.
— Мистер Малфой! — позвала она негромко, будто боялась.
Шаги подобрались ближе.
— Гермиона! Ты пришла, — сказано это было тоже тихо, но так проникновенно и счастливо, что она тоже невольно улыбнулась.
— Да.
— Тут в темноте ни черта не видно.
— Там есть выключатель слева вверху. Почти под потолком. Неважно. Мистер Малфой, послушайте меня! Мне очень жаль за этот инцидент с Драко. Я не думала, что он настолько выйдет из себя...
— Ничего. У нас давно были разногласия.
— Но он так хотел вызволить вас из тюрьмы, вернее, забрать...
— Хотел спрятать меня подальше. Хотел бы вызволить — вызволил бы давно. У него контроль над половиной счетов, и он давно мог бы нанять адвокатов, — отозвался холодно Люциус.
Гермиона задумалась, размышляя, кому верить, — но сейчас для того было не время и не место.
— С вами все в порядке? Я могу вас выпустить. Обещаете вести себя спокойно?
— Прошу тебя.
Она осторожно отперла дверь Алохоморой, еще раз укоряя себя в наивности. Вдруг он злится на нее и накинется? Она сжала палочку посильнее. Дверь отворилась — он стоял в проеме, моргая и щурясь от света, вернее, сидел, поскольку дверь была низкой, и подобраться к выходу но ступеньках, требовалось согнуться в три погибели. Он осторожно вышел, придерживаясь за стену, но далеко не ушел, сел здесь же.
— Как вы? Вам плохо?
Он помотал головой.
— Ничего. Умоляю, не надо этого "Вы". После всего того, что ты сделала — просто Люциус.
Она отвела взгляд, чтобы только снова не поддаться этой необъяснимой притягательности. Возразила:
— Вы никогда не будете "просто". Для меня вы всегда сиятельный лорд, а я... грязнокровка.
— Не надо.
— Разве неправда? — снова спросила она.
Он снова дотронулся ее руки, больше не решаясь сжимать.
— Я ошибался. Это не комплимент; я ошибался не только в тебе — всегда. Когда летел вслед за Лестрейнджами и участвовал в их расправах, когда слепо верил...
Она тоже вздохнула.
— Можете подняться? Ох, ну и синяк.
Только сейчас на свету ей стало видно ссадину на щеке и окровавленный угол рта.
— Здорово он спустил меня с лестницы, да?
— Вам помочь подняться наверх?
— Тебе же тоже попадет от него! Оставь меня!
Но она уже взяла его под локоть, и он не стал вырываться.
— Он вернется вечером. До этого полежите в более солнечном и сухом месте.
Они добрались до спальни, где она хотела его оставить. Задержалась в дверях:
— Остальное точно в порядке? Ничего не вывихнули? Дайте, я посмотрю.
— Не смею возражать.
— Не надо. Не мучьте себя и меня.
Он грустно усмехнулся.
— Я воспринимаю это как часть наказания. Но мне приятно. Очень.
— Что?
— Само то, что ты смотришь на меня. И, кажется, я всё-таки не противен. Не мог же я совсем потерять чутье? — спросил он словно бы сам себя, размышляя.
Он нагнулся, снова осторожно целуя — в этот раз не сверху, а напротив, так что она могла снова видеть его глаза и чуть влажное касание прохладных тонких губ, и быстро отстранился.
— Ну вот и все. Можешь запереть снова.
— Прекратите, — зло прошептала она.
— Я определенно опасен.
— Вы шантажист! — возразила она со слезами на глазах. — Провоцируете меня, прекрасно знаете, что в подвале вам не место с вашим слабым здоровьем, и всё равно играете с огнем. Заражаете меня вашим... безумием.
В самом деле, как его лицо могло раньше казаться ей слишком сухим и надменным? Губы были тонкими, но его улыбка принадлежала умному и тонко чувствующему человеку. Он мог заставить верить ему, и умел сводить с ума. Она уже с сожалением думала, что его сын не унаследовал и десятой части отцовского великолепия. Нет, он тоже умел манипулировать, но куда более примитивно.
— Запри меня обратно, пока не случилось беды.
— Нет. Вы слишком слабы, и я не хочу жестокости.
— Я бы тебе доказал обратное, но только на своей территории. Догонять по всему коттеджу, пожалуй, и правда не решусь, — усмехнулся он. — Ну, ну, не отворачивайся. Признайся себе честно. Ты же сравниваешь меня с Драко — наверняка. Неужели я проигрываю хоть в чем-то?
— Всего я не проверяла, да и не собираюсь. И не сомневаюсь, что у молодости есть ряд преимуществ, а ваше, повторюсь, слабое здоровье...
— Не сомневайся, мастерства я не потерял.
***
Люциус поднялся, поморщившись, но лишь затем, чтобы дотянуться до палочки.
— Как скоро ты сможешь собраться?
— Быстро... Что? Куда мы можем направиться?
— Ко мне, например.
Произнесено это было с такой спокойной улыбкой и таким джентльменским тоном, словно недавней отвратительной сцены не было. Будто он даже хотел извиниться за поведение сына.
— Но там ведь все наверняка разорено!
— Поможешь мне навести уют.
Она колебалась: внезапный порыв казался странным, но заманчивым, как и приглашение. Он повторил, не отпуская руки:
— Обещаю не устраивать никаких светских приемов. Будем вдвоем, только я и ты.
— Я не из-за них волнуюсь.
— Да? А Нарцисса их ненавидела.
Он вздохнул.
— Это безумство.
— Не оправдывайся, — прошептал вдруг он горячо, сев совсем рядом и обнимая ее. — Не оправдывайся перед моим сыном. Перед собой. Просто сделай то, что хочется.
Надо сказать, что если Драко казался сухим и педантичным, у его отца был и размах, и обаяние авантюриста. Но Гермиона не была бы собой, если бы с легкостью и не думая бросила всё. Мгновения, казалось, тянулись вечность.
— Сомнительный совет от того, кто поступал так всю жизнь, а потом чуть не окончил дни в тюрьме, мистер Малфой, не обижайтесь, — медленно и с трудом проговорила она.
Он улыбнулся грустно, но все же смотрел с надеждой.
— Я бежал за несбыточным. За призраком великого будущего. И я был наказан.
***
Малфой-Мэнор выглядел запустелым, но ничуть не мрачным. Даже в синеве наступающей ночи казался светлым и невысоким. Внизу все было в хаосе: очевидно, с тех пор, как особняк покидали в спешке и с тех пор, как тут учинили разгром пожиратели, никто не менял здесь ничего. На первом этаже и на лестнице вещи были раскиданы и стоял затхлый запах пыли, но наверху их ждала запертая и совершенно нетронутая спальня и ванная, с высоким сводом, вся в зеркалах, такая, что их парижский коттедж казался в сравнении с Мэнором деревенским домом. Именно там, на широкой постели Люциуса Малфоя, она и провела эту и еще много последующих ночей.
Восстанавливать все разрушенное — от особняка до социальных связей её мужа — пришлось долго, и еще долгое время у них было как в достопамятной "Норе" Уизли. Магическая аристократия никуда не делась с падением Волдеморта, и поскольку наиболее одиозные ее представители (к примеру, семейство Лестрейнджей) погибли, на плаву осталась наиболее спокойная и терпимая ее часть — и Люциуса, пусть и запятнавшего себя дружбой с темным магом и долгим пребыванием в Азкабане, но все же принадлежащего к этой самой аристократии по праву рождения, приняли охотно, лишь слегка погрозив пальцем. Ему даже удалось снова договориться о месте в Министерстве Магии для Гермионы — а уж продвинуться по службе дальше с ее способностями сложности не составляло. Конечно, сложности были, и близость с бывшим пожирателем смерти многие не смогли ни понять, ни простить. Но ей было чем заняться помимо мыслей о том, что подумают другие.
А больше всего она полюбила возвращаться со службы домой в их величественный особняк, хотя ее внимательный взор всегда находил, что еще исправить, и временами ей казалось что Рон был прав, она — никудышная хозяйка, и во всем, к чему она прикладывает руку, хаоса становится только больше... Люциус прижимал ее к себе, целуя и убеждая, что все прекрасно, и вечер переходил в не менее горячую ночь на постели или на диване в гостиной.
Надо сказать, сходство с Норой со временем стало выражаться и кое в чем еще: случилось это тогда, когда через два года после рождения долгожданного наследника рода Малфоев и нескончаемой череды поздравительных визитов всех от Минервы МакГонагалл до Гарри с Джинни, Гермиона почувствовала внезапно знакомые симптомы.
— Люциус. Нам нужно поговорить.
— Мм? — лениво отозвался он сквозь полусон.
— Это серьезно! Проснись, наконец! У нас будет еще ребенок!
— Ммм...
Он не сделал даже попытки оторвать светловолосую голову от подушки.
— И ты так спокоен? Ничего не хочешь мне объяснить?
— Что, милая? — наконец приподнялся он.
— Ты же говорил, на роде Малфоев лежит проклятие, и может появиться лишь один наследник!
— Это лишь семейная легенда, милая. Спи, не волнуйся.
— Но мы же предохранялись! И как тогда...
— Прости. Мне не понравились ощущения от тех маггловских штук, которые ты называла "презервативы".
— Так что ты просто тайком снимал их с помощью заклятья? Ты — чудовище, Люциус Малфой. Я тебе верила!
Она поплакала немного, правда, не отворачиваясь. Он утешал ее, облизывая иногда свою разбитую в кровь губу...
— Я думал, ты догадаешься, что единственный наследник — лишь легенда, особенно, после того как появился на свет Скорпиус. Он ведь уже второй после Драко.
Гермиона сокрушенно простонала снова. Как можно было не догадаться раньше?
