Теперь он уже нисколько не сомневался, что это она, та самая
В вагоне стало светло. «Красная стрела» приближалась к Питеру. За окнами мелькнула станция Поповка, поплыли дачные поселки, леса, поляны, мостки, дымный Ижорский завод, а там, впереди, вставали из утреннего марева ажурные радиомачты, красные трубы, зубчатый силуэт громадного города.
Черкасов, не спавший всю ночь, давно уже слышал через двери купе, как проснувшиеся люди выходили в коридор, переговаривались. Проводник разносил чай, спрашивал: «Вам крепкого? С сахаром?» — «Мама, дай, пожалуйста, полотенце!» — просил детский голосок. В соседнем купе кто-то заливисто смеялся.
Черкасов тщательно завязал галстук, причесался, надел пиджак, вышел в коридор, желая поскорее увидеть так поразившую его вчера вечером молодую женщину со знакомым лицом и небывалыми глазами.
Теперь он уже нисколько не сомневался, что это она, та самая девочка, которая когда-то бежала за ним в слезах, отчаянно кричала: «Нельзя же так!» А он не повернулся, ушел. Она, кажется, признавалась ему в любви, произносила какие-то трогательные слова, вычитанные из книг.
Волновалась, говорила сквозь слезы прерывисто, горячо, с искренним чувством. Смешная, милая девчушка! Тогда он посмеялся над ее слезами, уехал и забыл. И ни разу не вспомнил с тех пор. Странно! Да что же тут странного?
Что такого, если взрослый серьезный, деловой человек, которому мечтательная девочка, совсем еще дитя, сказала: «Я вас люблю», снисходительно улыбнулся, не обращая на нее внимания, уехал и забыл? А что было вспоминать? Зачем? Но почему же сейчас так забилось и так встрепенулось сердце, будто его обожгло огнем?
— Глупо! Как глупо! — упрекал себя Черкасов, стоя в коридоре.— Волнуюсь как зеленый юнец, подстерегающий, в сущности, незнакомую женщину, ловлю ее, не даю проходу, думаю только о ней, все выбросил из головы, не помню, куда еду, не знаю — зачем! Чего хочу? Какое-то безумие!
Досадуя и негодуя, он не находил в себе сил уйти из коридора, ждал, когда она появится. С каждой минутой волнение росло, он боялся, что она не выйдет до последнего момента, а потом пройдет мимо, и он не успеет даже слова сказать, как она шагнет на перрон и снова исчезнет из его жизни на много лет, может быть, навсегда.
Внешность обманчива, по ней не всегда можно верно судить о человеке
Нет, это немыслимо, невозможно. Он непременно должен поговорить с ней, расспросить, узнать, объясниться, сказать о себе. Да что сказать? В чем объясниться? Собственно, что ему до нее, зачем ему она? Столько лет не думал о ней, даже ни разу не вспомнил, так что же теперь изменилось? У нее своя жизнь, у него своя. Кто она теперь, чем занимается, какая? Внешность обманчива, по ней не всегда можно верно судить о человеке.
На встречу уже потянулись пригородные кварталы Питера, поезд приближался к цели. Черкасов не находил себе места, беспокойно топтался у окна, нетерпеливым взглядом смотрел на дверь купе, где была женщина его юности. Кажется, среди оживленных громких голосов прорывался и ее голос.
Смешно подумать! Отчего так волнуюсь, зачем стою как истукан? Что она мне? Разве моя жизнь не сможет дальше идти так, как шла до сих пор? Если оглянуться на прошлое, ровная, гладкая дорога, все время поднимавшаяся вверх. Живу как надо, как сам того хотел. И будет так, как было. Все будет так! Разве что-нибудь переменится, если еще раз увижу ее, ту, которая смеется там, в купе?
Вряд ли в жизни Черкасова когда-либо был случай, чтобы он так сильно волновался. В эту минуту он со страхом смотрел на закрытую дверь, готов был сорваться с места, сильным толчком распахнуть ее, будто кто-то внушал ему, что, если дверь хоть минуту останется закрытой, то он не сможет выжить.
В купе раздавался смех. Дверь открылась, на пороге показалась она. Их взгляды сразу же встретились. Она странно посмотрела на него, оборвала смех и вернулась в купе. Ее бордовое платье скрылось за дверью. Черкасов подумал, что он, наверное, выглядит нелепо, даже глупо. Стал шагать по коридору, с напускной веселостью заглянул к проводнику, положил на столик горсть мелких монет.
— Вот вам за чай. Чуть не забыл.
— Зачем так много? — для порядка удивился проводник.
Черкасов пошел в свое купе, взял портфель, плащ, шляпу. Вышел в коридор, с беспечным видом остановился у окна.
Пассажиры оживились, стали собираться. Выходили с вещами, продвигались к тамбуру. Из купе, на которое непрерывно поглядывал Черкасов, вместе с попутчиками наконец вышла и она. Спокойным, сдержанным взглядом небывалых черных глаз мимолетно скользнула по лицу Черкасова, словно осветила его. Вся скованность и неловкость исчезли, он вежливо поклонился.
