Она жадно впилась в текст.
Однако, что это? Первая же строка шибанула боевым воззванием, а осмыслив прочитанное до конца, Майя от разочарования обмякла.
Просто листок-инструкция с пунктами наставлений, что нужно делать, где и как.
Нужно же было:
1) не мириться с собственной неграмотностью;
2) проверять свои новые стихи построчно;
3) сразу не спешить их печатать;
4) часок в неделю, в качестве легкой разминки, посвящать играм в буриме;
5) не чураться публичных выступлений в школах и ЖЭКах;
6) не забывать о творческих отчетах и т. п.
В тексте было множество восклицательных знаков, и он так пестрил опечатками, что невольно закрадывалась мысль: иные из них просто грамматические ошибки…
Впрочем, люди, понимавшие суть дела, очень скоро объяснили непосвященной глупышке, что литературный авторитет Топтыгиной выживает среди самых недалеких ее приверженцев из наиболее отдаленных от Киева провинций, и это так только, из праздного любопытства, там околачиваются независимые киевские литераторы…
Существует, сказали ей, куда более реальная сила в лице знаменитого киевского поэта и бывшего диссидента Григория Фразермана.
И Топтыгиной в его кругу ни-ни, даже не пахнет, потому что туда ее приглашать считается за дурной тон.
Он, конечно же, Майей заинтересовался.
Как рассказывали, въедливо вчитывался в ее строки, дотошно, как бы выискивая для себя утешение, ковырялся в иных словах, при этом то и дело менялся в лице и плохо скрывал охватившее его волнение – одним словом, равнодушным он отнюдь не остался. Когда же, наконец? ну когда же? – теряла Майя терпение.
Человек-то ведь в прошлом как-никак претерпевший за правду – это вам не листовки партийные!
Наконец на одной из праздничных акций из дальнего, куда она забилась, угла указали Майе на невысокого округлого господина в пиджаке цвета недоспелой вишни.
Подвели, конечно, представили. «А, знаю, знаю, – услыхала она картаво-глуховатый голос.
Фразерман сосредоточенно помолчал, будто что-то поискал в памяти, вспомнил-таки, снова заговорил: – Да, понравилось, но… ошибки есть у вас, очень, признаться, грубые ошибки…»
Майя напрямик поинтересовалась: а какие?
«Есть ударения, например… ну, не здесь, не здесь, не сейчас, у нас еще будет время… так ведь?» – Улыбка бывшего диссидента оказалась вымученной и скучной.
Говорить больше было не о чем.
Оставалось только смотреть и слушать.
А было что: спустя какую-нибудь минуту Фразерман чинно взошел на эстраду, и с высоты ее на радость публике полилась вступительная речь.
Литературная преемственность… сам тот-то… прославленный такой-то… имярек, гениальный имярек!.. тогда, в последнюю нашу встречу (оратор с наслаждением ловил реакцию зала)…
И ваш покорный слуга начинал в 60-х… стукачи… подвалы КГБ… то ли дело сейчас… в честь гостей… наша независимая держава… и наша юная, свыше отмеченная, и уже замеченная в Москве (Майя не запомнила имя)...
Слишком гладко и слишком для бесцветного голоса цветисто, решила она про себя, текст-то, похоже, наизусть вызубрен…
Потом Фразерман, расположившись в президиуме на сцене, стал смотреть в бумаги, тем самым взяв на себя руководство выступлениями других литераторов.
Поэты, очень важные и не очень, по его приглашению благодарили представившийся случай прочесть свои стихи, и, ерзая от жары и головной боли, Майя тупо следила разнообразие лиц и поз в прогалинах плеч и голов впереди от нее сидящих, и прозой бредущее, поэтически парящее, в рифму и без нее – все как будто сливалось в один навязчивый, бесконечный монотонно-многоголосный верлибр…
Потом уста престарелой литературной дамы с энергичным трепетом магического заклятия выдохнули слова «великий Фразерман».
Потом, как это подобает всеми признанному мэтру, на десерт и под занавес, задекламировал сам он – почти без смысловых ударений, по-бродски скороговорным распевом, заложив за спину руки, старательно втягивая живот.
Некто с инфантильно-румяной щекастой мордочкой слева от Майи обнимал огромный букет белых роз с флердоранжем и, едва только Фразерман кончил читать, ринувшись к нему страстно, прильнул точно к невесте…
Потом, как водится, состоялся обильно-шумный фуршет в знаменитой «Дидоне», и раскрасневшийся от игривости ощущений Фразерман бочком протиснулся к давно заглядывавшейся на выход Майе и пахуче выдохнул ей в самое ухо: «А ваши стихи уже на столе у… »
Тут он благоговейно произнес фамилию очень важного человека, о котором, как об идеальном китайском правителе, Майя знала только то, что он есть. Вкрадчивое прикосновение ниже спины, она резко повернула голову и наткнулась на немой вопрос. Ну как, идет? – глаза Фразермана были застенчиво-лукавы… Ничего не сказав в ответ, она нервно глотнула мартини и поскорей выскользнула вон, на свежий воздух.