Я поднял глаза на него - это был всё тот же старый знакомый с портрета и я, словно дитя, наконец нашедшее свою мать после долгой разлуки, со слезами на глазах бросился на него. Я бормотал бессвязные фразы, глупые словосочетания, не несущие в себе никакой смысловой нагрузки. Мужчина был очень молод, он был не таким, каким его представили на холсте. У него были голубые глаза и светлые русые волосы. Носил он чёрное пальто. На голову была нахлобучена дурацкая круглая шляпа того же цвета.
- Ты не можешь здесь оставаться, бежим! - он шепнул это рывком, будто бы выстрелил из револьвера и, схватив меня за плечо, бросился бросился к выходу.
На улице стояла совершенно непримечательная погода. Обыкновенные серые небеса слишком низко склонились над нашими головами. Сквозь махровые тучи не пробивался ни лучик солнца. Воздух был очень холодным и при каждом новом вдохе носоглотку сковывала невыносимая боль. Мы бежали через весь оранжевый Тун. Тонкие стволы высоких деревьев теснились друг с другом вдали высоких гор. Необъятное широкоформатное тёмное озеро провожало нас грустными всплесками своих ледяных вод. Величественные горы перепрыгивали через друг друга и я готов был отдать низкий поклон каждой из этих громад.
Мы стояли на перроне. Старый друг открыл свой чёрный портсигар и закурил. Я, всё ещё пребывая в состоянии шока, заговорил:
- Хм... А ты был весьма красив в молодости... Можешь ли ты дать адекватное объяснение происходящему со мной, то есть с нами в данный момент?
Он сделал ещё пару затяжек прежде, чем озвучить мне свой ответ.
- А ты всё такой же страшный, клянусь тебе своей матерью, которую отроду не видел! Чёрт возьми, нос у тебя - точно клюв пеликана! Фу, страшная сволочь.
Он откашлялся и вновь затянулся. Я помялся и, так и не поняв причину его чрезмерной откровенности и сделав вывод, что его умозаключение не имеет никакого отношения к той информации, какую я жаждил получить, повторил свой вопрос.
- Что ты заладил, как старая пластинка? Могу я дать тебе твоё объяснение. Только вот, мало, что от этого изменится... Но уж точно не твой нос! - он залился громким хохотом и прямо-таки удовлетворил все свои бывалые потребности, посчитав очередное своё глупейшее высказывание победой величайшего юмориста. - Мы (шмыгнул носом) здесь только по твоей вине. - я поднял брови - Да-да, это же не моё потерянное сознание блуждает в непроглядных дебрях тьмы?!
Меня несколько умиротворил ответ старого... Ой, то есть молодого знакомого. По крайней мере, я был полностью и целиком убеждён в том, что заблудился в измерениях не я сам, а моё "потерянное сознание". Но и этого мне по-прежнему было мало. Я до сих пор не вёл носом, каким же таким чудесным образом я здесь оказался. Если угодно, моё сознание. Вдруг, послышался ужасный скрипучий звук, буквально лопающий перепонки скрежет, источником которого являлся страшно старый, обветшалый и, казалось мне, бесконечный призрачный поезд. Я будто бы телепортировался в самое начало 20-ого века... Ну почему же "будто". Поезд был очень уж громоздким. Признаюсь честно, я видел такие только в фильмах тех времен, какие всей душой и всем сердцем, даже, мать твою, кончиками своих пальцев люто ненавидел. Мы сели в вагон, перед каким действием знакомый с 10-тилетней разницей в возрасте аккуратно, будто бы истинный джентельмен, за какого бы я и принял его, если бы он не раскрыл уст своих, подал мне свою толстую руку, обёрнутую чёрной кожаной перчаткой и, одним только резким движением в свою сторону затащил меня в промёрзший вагон старого поезда. Также, это его действие говорило о его неслыханной силе настоящего мужчины.
За старым пыльным окном, в котором я видел очень важный исторический элемент, вырисовывался восхитительный пейзаж. Я щедро питал свой взор чудными альпами, зеленеющими и желтеющими всеми природными оттенками, грациозным белым мостом, при виде которого душа уходила в самый низ, гораздо ниже пяток. Также зеленели сосны и ели чуть ниже, сквозь них неуверенно просачивались скромные белые домики с красными крышами и, казалось мне, их пустующие окошки погрязли в бесконечной печали, какая так и норовила сожрать меня живьём, но я бы так просто ни за что не сдался. Прожорливое беспокойство, не знающее приемлемых границ, собралось поглотить весь мой больной разум и задушить голыми руками мою обвинённую теперь ещё и в грехах 20-ого века, душу.
Через несколько незаметно пролетевших часов, поезд затормозил и вновь оглушил меня своим душераздирающим скрипом. Я сунул руку в карман своего пальто и нащупал ручку. Воспользоваться ей снова мне не требовалось. Мне было сверхинтересно моё дальнейшее приключение, которое только-только начиналось. Я слегка улыбнулся и, как только поезд окончательно остановился, шагнул на перрон.