Глава пятая. На защиту детей
Часть шестая
Следующая сцена уже не могла сдерживать улыбок у всех присутствующих. Теперь, в свой черёд, выступив вперёд, его, Ванечку Россиюшкина, заслонила собой она, щупленькая Красильникова.
— Вы не посмеете... — строго и смело глядела она в упор. — Разве еще не понятно вам, что ни он, ни я — не боимся ничего? Но если посмеете, я об этой правде в Кремль напишу, Брежневу! — И тут же физически ощутила, будто направленным лучом пошла от глаз её необычная, наследственная сила, разбуженная в ранних страданиях духа.
И вдруг, под воздействием этой силы, словно наткнувшись на невидимую стену, директорша повела себя необычно и странно. С ней явно что-то произошло: зрачки остановились, взгляд остекленел. Пугая всех, тяжело шагнула в бок и, чуть ли ни строевым шагом, напевая под нос государственный Гимн Советского Союза, прошагала к портрету Брежнева на стене... Став навытяжку перед ним, торжественно отдала ему пионерский салют...
После этого умиротворённо умастилась в своё кресло и ласково добрейшей улыбкой распорядилась:
— Пошли все вон...
Но стоило всем выйти, как через дверь кабинета послышалось громоподобное:
— Завтра же — к психиатру их обоих! Я сама созвонюсь и проконтролирую! А то они нам тут всем уши отгрызут!!
... Ванечка Россиюшкин был мудр. Он знал, кто такой есть психиатр из подслушанного ещё в Детдоме разговора комиссии, он помнил, что именно заключение такого вот психиатра было решающим в том, что Верочка Закадычная и Соня Касьянова попали не сюда, а в какой-то специнтернат. Отличие его, от этого, подразумевалось самим смыслом угроз директорши — там держат не совсем нормальных или совсем ненормальных. И нужно было опять бороться за себя, твёрдо усвоив тот опыт, что если уж взрослые, чужие люди чего-то захотят проделать с их жизнью, то обязательно проделают...
... Вечером Ванечка стоял «на атасе», а она, тайком прокравшись в кабинет старшего воспитателя, торопливо набирала по телефону номер их бывшего гнезда. Как назло, на том конце провода долго не брали трубку. А когда, к великой радости, из трубки послышался голос — это был голос не Лидии Максимовны:
— Чего надо? Нету Лидии Максимовны. А это хто? Передать, может, чё?
Это была тётя Нина Бубуниха.
— Дашка, ты?! — обрадовалась она. — Лидия Максимовна приболела. А я дежурю сегодня. А чёго звонишь? Случилось, может, чё? — забеспокоилась она, услышав в трубке дрогнувший голос.
И не имея иного выхода, как только, предусмотренный Ванечкой, вариант побега, она, всхлипывая и сбиваясь, стала рассказывать в трубку всё-всё — со всеми подробностями и угрозами директорши.
Временами тётя Нина Бубуниха перебивала, переспрашивала, сокрушаясь хлёсткими словечками и восклицаниями: «Да ну!.. Ух ты!.. Во!! Ну, паразиты!!.. Ах, сволочи!!.. У-у, падлюки!!! Во, стервоза какая!!!
Дослушав до конца беду, зачастила не очень связно, но очень громко, I очень сердито, очень понятно и честно:
— Ты токо это... Слышь? Вы там с Ванькой не паникуйте! Не вздумайте мне в бега кинуться! А то с него станет, мятежника!.. Ничего не бойтесь, говорю! Завтра я буду — и всё улажу! Видит Бог, улажу! Да Ваньке своему передай, чтоб не дурил! А то аж сюда чую, шо лыжи! Завтра ждите меня. Есть кому и за вас заступиться...
— Есть! Успокойтесь и — спите крепко. Поняла меня? Все.
А утром следующего дня, сидевший у окна столовой Ванечка, тронул её за локоть. Движением головы и глаз указал туда, куда только что глядел сам. Растерянно зашептал:
— Глянь... Чё это она?.. А, Дашутка?..
По двору в лучах сентябрьского солнца, направляясь к учебному корпусу едва-едва узнанная, шагала тётя Нина Бубуниха... Сразу показалось, что вовсе не она это шагает так чудно, а с креном плывет некая величавая дама. С высокой, невесть откуда взявшейся грудью, на высоченных, старомодных каблуках, в прах поразивших нормальность походки, с невиданной, редкостной в мире причёской и таких же клипсах, в невиданном строгом костюме, с невиданным макияжем и неведомо что задумавшая... Но самым, что ни на есть, особенным были отливающие на солнце бронзой и сталью медали, бронёй упокоившие тайну её сердца.
Сидеть в столовой стало невмочь. Надвигалась какая-то развязка или завязка. Мигом выпорхнули из столовой и, озабоченные накатившим напряжением, поспешили к вероятной цели хода Бубунихи.
Коридор учебного корпуса был почти пуст. К кабинету директорши подобрались, когда Бубуниха была уже там. Прильнули, распределяясь, к щели двери и к замочной скважине, оба превращаясь в слух, боясь пропустить малейшие интонации переговоров.
— К нам поступила на вас жалоба... — бесцеремонно усаживаясь напротив директорши и закидывая нога за ногу, заявила Бубуниха официальным тоном, наслаждаясь замешательством объекта напротив. В наступившей паузе вынула из причудливой сумочки причудливую пачку импортных сигарет, но прикуривать не стала, демонстрируя тактичность и воспитанность культурной дамы.
От такого вступления объект напротив даже оцепенел и глядел на Бубуниху, как на видение не земного происхождения. А та с наглой неприязнью глядела на неё, директоршу, огромную, расплывшуюся в кресле, не без опаски наблюдая, как одно за другим сходят с лица её замешательство, Удивление, недоумение, но появляются насторожённость и недоверие.