У меня есть немало знакомых москвичей, которые ни разу в жизни не бывали в Большом театре, во МХАТе, в «Современнике» или, скажем, в театре на Таганке. Нет, не потому, что им совсем неинтересно, что они не любят или не признают современный театр, нет - единственно из размышления: куда он (театр) от меня денется, схожу еще, я же не командировочный, а постоянный москвич. И идут месяцы за месяцами, годы за годами. Нечто подобное можно встретить и в деревне: здесь есть люди, которые вроде бы и не замечают, что рядом — река, лес, степь, луга.
В охотхозяйстве несколько лет назад был егерь Василий Иванович Шишкин, который все летние жаркие дни ходил в сапогах либо в тесных ботинках, в рубахе да пиджаке, и однажды в разгар лета обгорел в одночасье под солнцем до волдырей - в сенокосной горячке скинул рубаху, а кожа к солнечным лучам не привыкла.
Горожанину, стремящемуся использовать для загара каждый погожий час, это может показаться юмористичным, а у сельского жителя вызывает ироническую усмешку наше стремление немедленно оголить брюхо и спину, чтобы их коснулись благотворные, век существования продолжающие ультрафиолетовые лучи.
Это несоответствие огорчительно, обидно, оно происходит, очевидно, от нашей безалаберности. И потому было особенно приятно видеть, что начальник охотхозяйства Валентин Скотников за обычными крестьянскими заботами (сено для коровы и лошадки, бахча с арбузами и дынями, свинья да домашняя птица - ого-го сколько на все это нужно сил и времени!) не терял неистребимого спортсменского желания посидеть с удочкой, побродить с ружьишком.
Он любит природу и знает ее. Хозяйственный, основательный человек, он стал ребенком, когда мы с ним лазили, проваливаясь по пояс, по заснеженному январскому лесу, распутывали хитроумные вздвойки да сметки беляков. И прямо-таки детский восторг был написан на его лице, когда мы наконец нашли лежку косого, подняли его, хотя и не сумели подстрелить (то есть - виноват! — взять).
Таким, думается, и должен быть работник охотхозяйства: не дельцом, подсчитывающим прибыли и скорбящим по поводу неотстрелянного «законного» лося, а человеком, влюбленным во все, из чего складывается его дело, его повседневная работа. Ему доставляет истинное удовольствие днями ходить по лесам и озерам (а их на территории в восемнадцать тысяч гектаров можно себе представить сколько!), присматриваться и прислушиваться, подсчитывать и раздумывать: меняются ли, а если меняются, то почему, повадки и привычки обитающих здесь зверей и птиц, сколько их больше или меньше, чем в прошлом году?
Ему радостно, если убедится он, что все восемьдесят искусственных гнездовий заняли весной чирки и кряковые утки, что не напрасно устраивали они «лесные столовые», что не пропал даром труд по расчистке узких проток, по которым весной рыба проходит на нерест.
Ну и особая статья - вредные хищники да браконьеры.
- Утку пропущу, зайца на последней скидке брошу, если увижу ворону на выстрел, — говорит и поступает именно так, потому что за многие годы убедился: чем больше ворон и сорок, тем меньше дичи и певчих птиц.
И еще одна такая же обратная пропорция: чем больше браконьеров, тем меньше лосей, зайдев, лис в лесу и рыбы в озерах. И тут особый разговор.
Несколько лет назад о лосях можно было бы и не поминать: не было такой проблемы. Мы помним ту, нынче ставшую уже давней, тревогу, которая была связана с истреблением лосиного стада в европейской части стра- ны, те меры, которые приняло Советское правительство, чтобы не допустить уничтожения редких и ценных животных: охота на сохатых была запрещена, за самовольный отстрел было установлено строгое наказание. Меры эти были своевременными и эффективными: за несколько лет поголовье лосей увеличилось, и лесники стали даже негодовать на них за то, что они объедали молодые посадки. Тогда с разрешения Главного управления охоты стали отстреливать лосей в том случае, если на каждую тысячу гектаров угодий приходилось больше пяти - семи штук (такое количество природа способна содержать без особого ущерба для прочего животного и растительного мира).
Три - четыре года назад редкий день был таким, чтобы мы не встретили во время рыбалки, сбора грибов или охоты на пернатых хотя бы одного сохатого. А отстрелять десяток плановых голов осенью было делом очень простым и считалось неблагодарным: представлялось оно простым убийством беспомощного существа. И вот вдруг привычный отстрел стал трудной охотой!… Больше того: до контрольного срока — ботники хозяйства и пришедшие им на помощь военные охотники не использовали две лицензии. Абсурд да и только!
Куда опять подевался лось? Может, маловато солонцов, кормушек, может, волки расплодились и сохатый просто - напросто рассердился и перекочевал на более благодатные земли? Если это так, то это плохо, это упрек работникам хозяйства. Но еще хуже, если причина в другом. Ведь на то, что лося стало меньше, жалуются и в других близрасположенных охотничьих хозяйствах.
Может быть, пребывая в благодушном настроении, мы ослабили борьбу с браконьерами, и те распоясались (каждый лось - это сто пятьдесят и более килограммов совсем неплохой говядины), и вот незаметно пошла насмарку работа, проведенная в прошлые годы? Дай - то бог, чтобы эти опасения были неоправданными, дай - то бог! Но факты прискорбные: опытные охотники за два зимних месяца не смогли использоввать лицензии, а мы с товарищем, обойдя за семь дней на лыжах большие участки, увидели лишь однажды старые - старые (почти месячной давности) следы лосихи с теленком там, где в прошлом году в зимние месяцы собирали сброшенные сохатым за ненадобностью ветвистые pora, а летом встречали его самого, не более пугливого и недоверчивого, чем колхозная корова.
Так в чем же дело? Вопрос этот очень заботит начальника охотхозяйства, и я заметил, что, когда мы с ним ходили целый день по украшенным узорами следов лесным опушкам, он не столько решением заячьих головоломок был занят, сколько думал над тем, что же изменилось в лесу за несколько последних месяцев, что делать, какие срочные меры принять.
На заячью охоту мы собирались несколько дней, но, на беду, стояла тихая солнечная погода, снег слежался, утрамбовался — любой охотник поймет и разделит нашу досаду. Но не век же ждать порошу! Запрягли мы маленького черного меренка Костю, чтобы на обратном пути дровишек захватить, позвали с собой обалдевшего от счастья старого гончего пса Бушуя и отправились к Лосиному озеру.
Володя Пырков проливать чужую кровь не любит. Правда, ружье у него имеется (подарили друзья на свадьбу тульскую двустволку), но ни чоковый ствол, ни получоковый пороха ни разу не нюхал и никакой живности, окромя обосновавшегося в патроннике паука, не видел. И потому мы с ружьями пошли, а Волода пешню за собой поволок.
Как и следовало ожидать, были мы в тот день без поля. Бушуй, в азарте погони ободравшийся до крови, почти на брюхе полз за нами - так устал. Изрядно умаялись и мы, но радостно было нам, а я поймал себя на такой эгоистической мысли: хорошо, что не многие люди знают, какое это наслаждение — бродить целый день с ружьем по зимнему лесу, а то бы ведь, пожалуй, и следов заячьих не увидели бы.
Валентин словно угадал мою мысль, спросил:
- А помнишь, два года назад у нас на все хозяйство сто зайцев примерно насчитывалось?
Я это помнил: действительно, несколько лет назад здесь трудно было увидеть признаки беляков и русаков. Решением гарнизонного совета охоту на них полностью запретили, егеря в зимние суровые месяцы стали вывешивать загодя приготовленные древесные веники, ставили стожки хорошо просоленного сена, валили молодые осинки. Зайцам это понравилось, и уже на следующий год охотникам было выписано десять лицензий, а затем был разрешен отстрел без ограничения.
И нет, не случайно у одного из лесных дивных озер появилось имя - Критское. Это по фамилии егеря Василия Степановича. Именами людей называют города, улицы, поселки, колхозы, парки, библиотеки, горные вершины, проливы морей. Это - знак признания человеческих заслуг. И вот таким же знаком признания и благодарности отметили люди — рыбаки и охотники - труд и заботу Василия Степановича. Сын его Вячеслав тоже егерь: фамильная профессия, но об этом следует рассказать специально, работа этих людей заслуживает отдельного разговора.
Мы с Володей привыкли бывать здесь главным образом летом. Привыкли к посвисту иволги и дрозда, к щелканью соловья, щебетанию пеночки и мухоловки. А сейчас лишь изредка удается услышать занятых заботой о хлебе насущном дятла, от зари до зари исследующего ствол осокоря да акробатку - синичку, которая так суетливо и быстро вертит головой, будто потеряла что - то и свистит при этом. Валентин задрал голову, сказал обрадованно:
- Орлан - белохвост. Оседлым стал, навсегда у нас поселился: два гнезда на Черных водах есть и одно вот на Лосином. И еще будут - хороший, нужный хищник.
Заподозрил я, что, говоря о заячьих следах и гнездах орлана, думает он все о тех же куда-то запропавших так неожиданно лосях, и я не ошибся: вечером Валентин показал мне план намеченных на лето и весну мероприятий, которые он решил предложить руководителям гарнизонного совета. Это был детальный, деловой и непростой для выполнения план, достаточно сказать, что в нем среди многих прочих были такие, например, пункты: запретить охоту с собаками на всей территории хозяйства; начать разведение ондатры и бобра; строго определить участки для сенокосов и выпаса общественного скота; резко ограничить въезд на территорию хозяйства тракторов и автомобилей.
Володя ждал нашего возвращения, как мы с ним и условились, у выхода протоки Иргиз из реки Большой Караман. Мы и сомнений не допускали, что на ужин будет уха, но Володя огорошил:
- Четырнадцать лунок прорубил - и ни одной поклевки!
Тощий сидор за его плечами убедил нас, что это не розыгрыш, что, значит, и в этих благословенных местах можно без улова остаться: вот она, зимняя рыбалка!
Утешился Володя в этот день тем, что добыл цветок белой кувшинки (их часто называют лилиями), который оказался впаянным в лед, как в янтарь: белые - белые, белее самого снега, лепестки разошлись вокруг желтой сердцевины - значит, погиб открытыми на солнце глазами, ведь на ночь - то он свертывается.
А я похвалился перед Володей найденным возле ствола толстого вяза живым цветком вербейника - лугового чая (благополучно расцветает он всю зиму, чтобы в марте замереть до осени) и гроздьями мороженой калины, алые россыпи которой щедро украшают бедные зимой на яркие краски берега здешних проток, речек, озер.