Вне зависимости от яркости и красоты путеводной звезды, за спиной каждого странника, очарованного музыкой 70-х, незримо и неотступно шествует эта группа.
Орган Hammond заполняет пространство мириадами пузырьков, создавая питательную среду для воображаемой экзотики. В музыке Cockney Rebel клавиши играли важную, но ограниченную роль – вместо них пузырились слова и образы.
За спиной эстетствующего денди был опыт выступлений в переходах лондонской подземки, где объемы текстов не регламентированы, и Стиву Харли удалось пронести в студию EMI эту свободу невостребованного таланта.
Земля, как и вода, рождает газы. Начало семидесятых пузырится нашествием оригиналов и эксцентриков. Мистер Харли занимает пустующую нишу в этой галерее самовыражения. Тони Висконти оформляет Болана и Боуи. Творчество уличного поэта с задатками повесы курирует опытный Алан Парсонс, придавая завершенность бурлящему хаосу его фантазий.
Многословие никогда не котировалось на черном рынке винила в Союзе – сходство с докладами сужало аудиторию не менее безжалостно, чем цвет кожи или «голубизна» имиджа.
Словоохотливость Харли напоминала диалоги комиков-близнецов без перевода. Причем говорили они как будто на венгерском. А интенсивность изложения смахивала на комедии про Мистера Питкина, в большом количестве невыносимые.
При всей популярности Жванецкого и Райкина, зарубежный солист, не поющий, а цитирующий собственные тексты, не мог рассчитывать на поддержку рядовых любителей пения на иностранном языке. Зато он сразу очаровывал аутсайдеров-одиночек.
Мистера Питкина сменил чудаковатый блондин-скрипач в элегантном костюме. Щебетанье бунтаря Кокни отошло во внешние сумерки второго плана. Девятый вал отечественной рок-поэзии назревал где-то далеко.
Культ многих других проектов и личностей оставался половинчатым из-за наличия неподходящей стороны их стиля. Слишком силен был разлом между атмосферой и саундом, интонацией и ритмом. По этой причине буксовал Atomic Rooster, казалось бы, не менее агрессивный и мрачный, чем Саббат или Степпенвулф. В структуре песен этой группы было слишком много элементов камерного джаза, до которых советский подросток еще не дорос.
Аналогичной была реакция и на поздние альбомы Pretty Things, мало уступающие по оригинальности достижениям шестидесятых годов.
В каком-то смысле явление Стива Харли было «чисто английским убийством» лояльных англоманов внутри СССР. Месть воскресшей Сибиллы Уэйн, раскритикованной друзьями Дориана Грея.
Но – чтобы родиться, надо умереть.
Cockney Rebel требовал расшифровки, причем без помощи словаря и сестры – студентки иняза.
На этот процесс могли уйти годы, равные службе в армии и учебе в институте.
Что-то не поддавалось переводу – как правило, именно то, что привлекало невнятной тарабарщиной у других.
Даже под ритмичный Mr. Soft не танцевали, а скорее поеживались, чтобы, застыв в позе богомола, дернуться при слове masturbation в эпосе Cavaliers, похожем на затянутый и разбухший до ужаса регги со второй стороны пятого Цеппелина.
Пластинку реально хотелось «кокнуть», потому что объем текстов превышал эксцессы Desire и Blood On The Tracks. А Дилана одинаково недолюбливали и фанаты, и хулители, воспринимая его как инфекцию, а не страсть. Как расплату за курортный роман.
У Рокси Мьюзик был свой грамотный «Колтрейн», или скорее, «Папетти» с электрическим саксом, а Стиву Харли подташнивала скрипка, которую едва терпели фанаты Слейда – одиозный инструмент в эпоху глэм-рока.
Влияние Джона Кейла не требует документальных доказательств, хотя аранжировщик Энди Пауэлл принадлежал к партии экспериментального консерватизма.
Итак – Cavaliers: всадники, рыцари, кавалеры. В ней, подобно буре в стакане воды, бушуют вечные песни – My Back Pages Дилана и Lovely Ladies забытого соулмэна Джимми Хьюза, и много другое. Даже на первый взгляд бессмысленное «оу-вакка-оу» имеет значение и вес.
«Кавалеры» обступали слушателя, едва умолкал многолюдный «Ритц» – весьма (но чисто внешне) похожий на сверхпопулярные у нас Please Don't Judas Me и Tales Кена Хенсли.
Вскоре появившийся Year of The Cat Эла Стюарта звучал не хуже, не менее современно, но в нем не было риска новизны. Опытный мелодист и лирик знал, что делает.
С Энди Пауэллом и без, Стив Харли вторгался в сферу Бреля и Пиаф с бестактностью дилетанта, и с блеском выходил на поклон, ибо – чтобы родиться, надо умереть.
Призрак молодого человека с зачехленной гитарой на спине удалялся туда, откуда пришел – во чрево подземного Лондона.
Едва заметное вкрапление в пьесе Psychomodo запоминалось не менее остро, чем рояль Ника Гарсона в Aladdin Sane, но иллюзорная порция фри-джаза была адресована посвященным.
Специалисты настойчиво утверждают, что корни многих явлений поп-культуры уходят в эзотерические общества и закрытые организации. Подобно Марку Бернесу, они то и дело намекают: «могу назвать вам адреса». Которые легко проверить без подсказок.
С другой стороны, множество не ангажированных талантов окружало свою деятельность мистическим флером, продолжая влачить жизнь простых смертных.
Таковы Алоизиус Бертран и Михаил Кузмин – оба гения интуитивно выстраивали магические ритуалы с достоверностью адептов высокой степени посвящения. Незадолго до смерти к ордену розенкрейцеров примкнула великая Эдит Пиаф.
Оккультные мотивы проходят красной нитью сквозь поэтическую речь Стива Харли, соперничая с именами видных деятелей науки и искусства. Есть в этом некая пролетарская бравада в духе Есенина – простительный каприз неимоверно даровитого в своем деле человека.
Я редко слушаю диски Кокни Ребел, но отчетливо помню путеводные знаки, расставленные в каждом из них.
Без понятия, сколько сейчас стоят картины Жоржа Руо, однако могу предположить, что цена их была бы намного ниже, если бы каноны живописи остались незыблемы.
То же самое относится к музыке Кокни Ребел и поэзии лидера этой прекрасной группы.
Даже легендарная «южинская школа» на фоне мистера Харли – не более чем «школа рабочей молодежи», куда шагает прозревший тунеядец Вольдемар Колычев в финале мультфильма «Шпионские страсти».
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы
Telegram I Дзен I «Бесполезные ископаемые» VK