Непонятное чувство испытал Черкасов при воспоминании о последнем ужине в Москве. Все тo, что было с ним всего два или три часа на назад в ту минуту казалось каким-то давним событием, возникшим в памяти из глубины давно ушедших лет.
Неужели все это случилось оттого, что он одиноко стоял у окна мчащегося поезда и быстрое перемещение его тела в пространстве, физическое отдаление от той жизни, о которой он только что вспомнил, делало в нем какую-то подспудную духовную перемену, как бы приглушало владевшие им накануне мысли, освобождало место для новых впечатлений, для иных желаний и страстей?
И в самом деле, из того, что волновало и тревожило его перед отъездом из Москвы, сейчас осталось только одно — загадочная Нина. И сама эта женщина, и ее отношение к нему, и его чувства к ней никогда не были ему понятны до конца.
Казалось, все было до отчетливости ясно, но в то же время в чем-то крылась фальшь и потому все было туманно. Из-за постоянного ощущения натянутости он не мог определить, что хорошо и что плохо в его отношениях с Ниной, которая так властно вторгалась в его жизнь.
Думая о Нине, он опять перенесся в прошлое и, казалось, совсем забыл, зачем стоял сейчас одиноко в вагонном коридоре.
Но вот до его слуха донесся знакомый голос и смех, прозвучавшие за дверью купе. Это, несомненно, она, та женщина в бордовом платье, которую он нечаянно встретил сегодня и никак не мог вспомнить, где видел ее раньше.
Все его мысли об ужине в ресторане и о Нине в один миг вылетели из головы. Он прислушивался к звукам, доносящимся из-за закрытой двери. Там тихо смеялись, мужчины и женщины о чем то говорили, перебивали друг друга, и среди многих голосов выделялся и дразнил его голос той женщины.
— Да тише! Уже поздно! — взывал чей-то хриплый бас, и все постепенно притихли, стали говорить шепотом.
Потом опять заговорили громче, и женский голос сказал:
— Ладно, пошли спать!
«Это ее голос,— говорил себе Черкасов.— Да кто же она в самом деле? Кто?»
Ему хотелось во что бы то ни стало дождаться, когда она выйдет, чтобы еще раз взглянуть на поразившую его молодую стройную женщину в нарядном бордовом платье, с тонким лицом, жгучими темными глазами.
«Очень красивая! Небывалая! Страшно подумать! Да что мне до этой женщины, в самом деле! Смешно! Мало ли на свете привлекательных женщин? Рассиропился ты, Андрей Петрович, раскис. Мальчишка!»
Он мысленно сделал себе выговор и пошел в свое купе, осторожно забрался на верхнюю полку. Однако долго не мог уснуть, сумбурные, противоречивые мысли встревожили его.
Сейчас, когда Черкасов почувствовал полную свободу от непрестанного давления Нины и понял, что нет никакой необходимости усердствовать и проявлять особую прыть в навязанной ему странной игре, затеянной для того, чтобы занять освободившееся место покойного доктора Ветлугина, на душе у него стало легко.
Он опять живо представил себе картину ужина в ресторане, вспомнил лица своих начальников: директора клиники и главного врача.
Смешно смотреть на трогательное единодушие двух седовласых добряков, в один голос хвалят меня. А ведь я-то хорошо знаю, что каждый из них думает совсем другое.
Степан Михайлович, может быть, искренне желает мне добра, а вот у Дмитрия Ивановича, несомненно, есть своя скрытая мечта.
Он уверен, что я с треском провалюсь у академика и вместо положительного отзыва привезу отказ или вовсе с пустыми руками приеду.
Вот тогда-то он сделает ход конем и добьется, чтобы на свободную должность был назначен его любимец Долгополов. Лукавый бес, желает мне счастливого пути, а ждет моего провала.
Так думал Черкасов, нисколько не волнуясь о том, назначат его или нет. Он был доволен, что едет в Ленинград и что сможет поговорить с академиком Поповым не только о своей работе, но и посоветоваться с крупнейшим ученым о тех проблемах онкологии, которые занимали Черкасова в последнее время.