Трудно изучать современное искусство во Флоренции, этом городе-музее в оправе поразительных по красоте холмов. Здесь мало современных галерей, экологический кризис, столь активно питающий сегодняшнее изотворчество, пока что, слава Богу, обошел город стороной, хотя и поползли в последнее время слухи, будто в верхах транснациональных корпораций задумано строительство нового индустриального центра рядом с исторической Флоренцией. Тогда, быть может, и современного искусства прибавится.
Наш соотечественник Виктор Морозов-Натали — имя новое не только для нашей публики. И в Италии, он отнюдь не знаменит. Ведущий весьма уединенный образ жизни, он не гоняется за успехом в коммерческих галереях, создавая картины так, как исписывают поутру страницы дневника, фиксируя какой-то особенно прихотливый сон. Он делает живопись для себя, окружая себя холстами, словно задниками некоего фантастического театра. Тут уже театра памяти, а не социальной маскировки.
Театр этот чрезвычайно протяжен во времени и пространстве. Лебедянь и Аддис-Абеба, Харьков и Флоренция, Керчь и Томск определяют географические границы многочасового спектакля. Воспоминания самого Морозова, генеалогически сросшиеся с воспоминаниями его матери (которые он бережно записал), охватывают трагические годы революции, войны, сталинской индустриализации, трагического русского рассеяния — художник, родившийся в 1927 году в Харькове, через мать как бы наделяется даром сверхъестественной непосредственности восприятия событий, что свершились до его появления на свет.
Отдельные сцены и аксессуары, чередуясь во времени, обретают смысл символических вех. Таков, например, новый усадебный особняк, которым дед художника, Николай Михайлович Морозов, строил под Нижним Новгородом перед самой войной. Выходец из знатного рода, отмеченного на пятнадцатом странице Бархатной книги, Морозов-дед задумал переехать в новое имение из старого, под Лебедянью. Занимаясь строительным бизнесом, он верил, что и в ближайшие годы будет продолжаться мощный экономический рост России, предсказывал, что война обязательно окончится к осени 1917-го, а поэтому решительно отказался продать свои деревообрабатывающие фабрики и вести жизнь рантье.
Но переезд в приволжскую усадьбу, намеченный на конец войны, пришлось отложить навечно. И так и остался даже не в проектах, а в смутной памяти о проектах — деревянный неоклассический дом с колоннами в духе греческой архаики, с необычными круглыми павильонами по углам, напоминающими гробницы или храмы-толосы. Так вошла в подсознание русская усадьба, овеянная мифическим духом средиземноморской античности.
Чем абсурдней, тем лучше
Николая Михайловича несколько раз арестовывали большевики, так что он даже завел себе специальную тюремную укладку, которую всегда держал наготове в портфеле. Насилие становилось бытом, с которым сживались. Надежды на скорый крах революционеров мало-помалу таяли. Необходимо было «учиться, как выжить в Утопии», но отец Нины все же оставался оптимистом - романтиком: «Чем абсурдней, тем лучше — скорее кончится». Но дочь, в которой рано проявились решительные черты однофамилицы боярыни Морозовой, была настроена значительно реалистичней. Среди страшной разрухи она вдруг заметила неожиданное: революция, которая явилась, чтобы смести все прежние привилегии, в итоге, напротив, прочно закрепила социальную данность человека. Аристократ становился вдвойне аристократом, словно проходя боевое крещение, и Нина, напрягая последние силы, идет вести по деревням перепись, спасать от голода и эпидемии бездомных детей. Эпоха военного коммунизма закончилась для Нины Николаевны тяжелейшим тифом, от которого еле-еле удалось оправиться.
Сменились декорации. Следующим местом действия становится Харьков, где на авансцену выходит отец художника Константин Михайлович Натали, молодой инженер из семьи обрусевших итальянцев. Считалось, что родоначальник русской ветви семейства, выходец из Тосканы, появился в России вместе с наполеоновскими войсками.
Эпопея переездов
Начинается странная и драматическая эпопея переездов Морозовых-Натали из Харькова в Керчь, из Керчи в Томск, из Томска в Москву. В годы процесса Промпартии и аналогичных «разоблачений» «спецов-вредителей» волна погромов технической интеллигенции чуть-чуть не захватывает русского итальянца. Как правило, генеральная чистка начиналась, как только близилась к концу реализация проекта очередной социалистической стройки. Константина Натали — он неизменно оказывался на виду из-за своей сомнительной фамилии — вызывали как бы к начальству, и шел проникновенно-вежливый разговор, всегда заканчивавшийся сакраментальной фразой: «Вы ведь советский человек, не правда ли? Вы должны нам помочь». Намечался единственно возможный выбор: либо стать стукачом, либо — в ближайшей перспективе — пополнить список жертв.
Семья металась из города в город, надеясь, что на новом месте наступит покой. Но снова и снова повторялся вызов в тихий кабинет, снова и снова звучал вкрадчивый вопрос.
В итоге Константин Михайлович понял, что последний оставшийся выход — перестать быть «честным советским человеком». Он, всегда считавший себя русским, ни слова не знавший по-итальянски, тайком внезапно уехал с семьей в Москву, чудом пробился в итальянское посольство и вымолил паспорта, торжественно заверяя о своем страстном желании отъехать на родину предков.
Продолжение следует